Наполеон малый

Гюго Виктор

Прибавим, — да, впрочем, это понятно само собой, — что пойти на такое преступление мог только самый наглый, самый гнусный злодей.

И пусть это знают все, кто облачен в судейскую мантию, кто носит перевязь или мундир, все, кто так или иначе служит этому человеку; если они воображают себя слугами государства, пусть не обольщаются: они в шайке разбойника. После 2 декабря во Франции нет больше должностных лиц — есть только сообщники. Пришло время каждому дать себе отчет в том, что он делал и что продолжает делать. Жандарм, арестовавший тех, кого этот аферист, подвизавшийся в Страсбурге и Булони, называет «мятежниками», арестовал блюстителей конституции. Судья, судивший тех, кто сражался в Париже и провинции, посадил на скамью подсудимых приверженцев закона. Офицер, который вез в трюме корабля «осужденных», увозил защитников республики и государства. Генерал в Африке, который держит в тюрьме Ламбессы каторжников, работающих под раскаленным

солнцем, терзаемых лихорадкой, копающих раскаленную землю, которая станет их могилой, — этот генерал беззаконно гноит в тюрьмах, истязает и убивает честных людей. Все эти генералы, офицеры, жандармы, судьи повинны в тяжком должностном преступлении. В их руки преданы не просто невинные люди, а герои, не просто жертвы, а мученики!

Так знайте же это, и если у вас еще не хватает мужества взяться за меч, поспешите хотя бы разбить цепи, отомкнуть засовы, отворить понтоны, распахнуть двери темниц.

Восстань, совесть! Пора проснуться, время не терпит!

Если для вас ничего не значат закон, право, долг, разум, здравый смысл, справедливость, правосудие, — подумайте о будущем. Если совесть молчит, пусть поднимет голос ответственность.

И пусть знают все — собственники, пожимающие руку судье, банкиры, чествующие генерала, крестьяне, снимающие шапку перед жандармом, и те, что теснятся в приемной министра и в передней префекта, словно их там держат на привязи, и все простые, нечиновные граждане, посещающие балы и банкеты Луи Бонапарта и не замечающие черного флага, который развевается над Елисейским дворцом, — пусть они знают, что подобное бесчестье заразительно; и если даже они не были замешаны в этом злодеянии, они являются его соучастниками морально.

Преступление Второго декабря забрызгало их своей грязью.

Но ослепление сейчас таково, что людям, не склонным размышлять, кажется, будто все спокойно; в действительности же все бурлит. Когда меркнет общественная нравственность, весь общественный строй погружается в зловещую тьму.

Все гарантии исчезают, все точки опоры рушатся.

Отныне нет во Франции ни одного суда, ни одной судебной инстанции, ни одного судьи, которые могли бы вершить правосудие и выносить приговор за что бы то ни было, кому бы то ни было, именем чего бы то ни было.

Какой бы злодей ни предстал перед судом — вор скажет судьям: «Глава государства украл в государственном банке двадцать пять миллионов»; лжесвидетель скажет: «Глава государства принес присягу перед богом и людьми и нарушил ее»; тот, кто сажал невинных людей в тюрьму, скажет: «Глава государства, преступив все законы, арестовал и бросил в тюрьму депутатов суверенного народа»; мошенник скажет: «Глава государства мошеннически захватил полномочия, захватил власть, завладел Тюильри»; фальшивомонетчик скажет: «Глава государства подделал выборы»; грабитель с большой дороги скажет: «Глава государства украл кошелек у принцев Орлеанских»; убийца скажет: «Глава государства расстреливал из ружей и пушек, рубил саблей и убивал прохожих на улицах»; и все вместе — мошенник, фальшивомонетчик, лжесвидетель, грабитель, вор, убийца — воскликнут: «И вы, судьи, пошли и поклонились этому человеку, вы восхваляли его за клятвопреступление и за подлог, прославляли за мошенничество, поздравляли с удачным воровством и благодарили за убийства! Так чего же вы хотите от нас?»

Как видите, положение серьезное. Примириться с таким положением — значит совершить еще одну низость.

Пора, повторяем, пора покончить с этой чудовищной спячкой совести. Нельзя допустить, чтобы после этого ужасного позора — торжества преступления, человечеству пришлось пережить еще более страшный позор: равнодушие цивилизованного мира.

Если же это случится, — История не преминет выступить мстительницей. А теперь долг каждого честного человека — отвратить лицо свое от этой всеразъедающей подлости и, подобно раненому льву, ищущему уединения и скрывающемуся в необозримой пустыне, укрыться в безграничном презрении.

IV

Пробуждение наступит

Но этого не случится: пробуждение наступит.

Наша книга ставит себе целью встряхнуть, разогнать эту спячку. Даже и в летаргическом сне Франция не должна попустительствовать этому правительству. Бывают минуты, когда обстоятельства складываются так грозно, что уснуть под этой нависшей над вами угрозой значит умереть.

Прибавим к тому же, что Франция, как это ни странно, до сих пор ничего не знает о том, что произошло начиная со 2 декабря, а если и знает, то очень мало, и в этом ее оправдание. Однако благодаря нескольким мужественным и благородным выступлениям в печати многие факты начали выплывать наружу. Наша книга должна пролить свет на некоторые из этих фактов и, если дозволит провидение, показать их в подлинном виде. Важно, чтобы люди имели хоть некоторое представление о том, что такое Бонапарт. Сейчас, вследствие запрещения собраний, запрещения печати, запрещения слова, запрещения свободы

и правды, запрещения, которое позволило Бонапарту совершать все, что угодно, но в то же время сделало недействительными все его мероприятия до единого, включая сюда и пресловутое голосование 20 декабря, — вследствие полного подавления какого бы то ни было протеста и всего, что могло бы пролить свет на события, — ничто, ни один человек, ни один факт, не представляется в своем настоящем виде, не носит своего настоящего имени. Преступление Бонапарта — не преступление: оно называется необходимостью. Предательство Бонапарта — не предательство: оно называется защитой порядка. Грабежи Бонапарта — не грабежи: они называются государственными мероприятиями. Убийства, совершенные Бонапартом, — не убийства: они называются общественной безопасностью. Соучастники Бонапарта — не злодеи: они называются судьями, сенаторами, советниками. Противники Бонапарта — не поборники закона и права: они называются бунтовщиками, демагогами, смутьянами. Для Франции, для всей Европы Второе декабря еще скрыто под маской. Эта книга — не что иное, как рука, протягивающаяся из темноты и срывающая маску.

Так вот, мы покажем, что значит это торжество порядка; мы покажем это правительство, мощное, устойчивое, твердое, сильное, опирающееся на кучку хлыщей, у которых больше амбиции, чем амуниции, на маменькиных сынков и мелких плутов; на бирже его поддерживает еврей Фульд, в церкви — католик Монталамбер; его ценят женщины, которые мечтают стать девками, и мужчины, которые хотят быть префектами; проституция всех видов служит ему оплотом; оно устраивает празднества, назначает кардиналов; носит белый галстук и шапокляк подмышкой, перчатки цвета свежесбитого сливочного масла, как Морни; вылощенное, как Мопа, очищенное, как Персиньи, богатое, элегантное, отмытое дочиста, прибранное, раззолоченное, оно сияет, оно родилось в море крови.

Да, пробуждение наступит!

Да, страна стряхнет с себя это оцепенение, которое для такого народа — позор; и когда Франция очнется, когда она откроет глаза, когда она увидит, что стоит перед нею и рядом с ней, — она в ужасе отшатнется от этого чудовищного злодейства, которое осмелилось соединиться с ней во мраке ночи, с которым она разделила ложе.

И тогда пробьет урочный час.

Скептики недоверчиво улыбаются; они говорят: «Напрасные надежды! Вы считаете, что этот режим — позор для Франции? Пусть так, но он котируется на бирже. Вам не на что рассчитывать. Вы просто поэты и мечтатели, если вы все еще надеетесь. Вы только посмотрите, исчезло все, что знаменовало собой свободу: трибуна, печать, знание, слово, мысль. Еще вчера все это жило, двигалось — сегодня все замерло. И что же? Все довольны; люди приспособляются к этой мертвечине, извлекают из нее выгоду, устраивают свои делишки и живут себе как ни в чем не бывало. Общество продолжает существовать, и даже порядочные люди считают, что все идет прекрасно. Почему вы думаете, что такое положение изменится? Почему вы думаете, что оно окончится? Не стройте себе иллюзий: оно прочно и устойчиво, это наше настоящее и будущее».

Мы в России. Нева скована льдом. На ней строят дома, тяжелые возы движутся по ее спине. Это уже не вода, это камень. Прохожие снуют взад и вперед по этому мрамору, который когда-то был рекой. Вырастает целый город, прокладывают улицы, открывают лавки, продают, покупают, пьют, едят, спят, разводят костры на этой воде; теперь все можно себе позволить. Не бойтесь, делайте, что хотите, смейтесь, пляшите. Лед этот тверже, чем суша. И верно, он звенит под ногами, как гранит. Да здравствует зима! Да здравствует лед! Отныне и навеки! Посмотрите на небо — что это, день или ночь? Мертвенный, тусклый свет влачится по снегу; можно подумать, что солнце умирает.

Нет! Ты не умираешь, свобода! Наступит день, и в тот час, когда этого всего меньше будут ожидать, когда ты будешь совсем забыта, ты воспрянешь, о сияние! И мир увидит твой лучезарный лик, поднимающийся над землей и сверкающий на горизонте. И на весь этот снег, на весь этот лед, на мертвую белую равнину, на воду, превратившуюся в камень, на эту ненавистную зиму ты метнешь твою золотую стрелу, твой пламенный, ослепительный луч! Свет, тепло, жизнь! Слышите вы этот глухой шум, грозный гул в глубине? Это ледоход! Нева вскрылась! Река возобновила свой бег. Живая, радостная, грозная вода сбрасывает ненавистный мертвый лед и крушит его. Вы говорили: гранит. Посмотрите, он разлетается вдребезги, как стекло! Это ледоход, говорю я! Это возвращается истина, и все снова движется вперед, человечество снова пускается в путь, несет, увлекает, подхватывает, тащит, сталкивает, громоздит, сокрушает, давит и топит в своих волнах, как жалкую рухлядь разрушенных лачуг, не только новоиспеченную империю Луи Бонапарта, но и все сооружения, все создания древнего, извечного деспотизма! Смотрите, все это проносится мимо и исчезает навсегда. Вот наполовину затонувший фолиант — это растрепанный свод беззаконий! Вот пошли ко дну подмостки — это трон! Вон еще одни подмостки летят в пучину — это эшафот!