Наполовину друг
Шрифт:
– Что, Арсений, – поинтересовалась она. – Никак?
Как же он ненавидел своё имя… Кто так назвал? Зачем?! Уж лучше Вран – прозвище куда точнее: худой, высокий, с шапкой чёрных – в покойную мать, говорят, – волос, с торчащим острым носом. Чистый воронёнок. А то – Арсений… Сенька же. По которому шапка.
– Получится, – стараясь говорить уверенно, буркнул он. – Всё получится.
Выдернул клещами косо пошедший гвоздь и едва не свалился назад с чурбака от рывка. Сильный ёжик, сильный… Но лёгкий.
– Ну-ну, – сообщила мачеха и ушла в дом, скрипнув дверью. Уверенности в голосе у неё не было ни капли.
Он и сам уже не знал, что делать с этой чёртовой табуреткой. Отложить бы в сторонку, спрятать инструмент и гвозди, и на реку с Антохой и – если повезёт – с Милкой. Но нельзя! Отцу что ж теперь, на полу сидеть?
Вран засопел от обиды на себя, на слабые руки, но снова прицелился молотком, держа гвоздь двумя пальцами. Получится. Всё равно получится.
– Руку отшибёшь! – заявил через забор Антоха. – Не бей сразу сильно.
Друг перемахнул невысокий плетень, будто и не заметив преграды, и подошёл к Врану:
– Отец велел?
– Нет, я сам решил развлечься, блин! Дай, думаю, по табуретке постучу с утра пораньше и перед обедом. Чтоб аппетит был!
Антон шмыгнул носом:
– Да ладно тебе. Не залупайся. Помочь?
– Сам…
– А на речку как же? Договаривались ведь. И Милка уже ждёт, я спрашивал. И дядька решил с нами пойти.
Вран так и замер с приподнятым молотком в руке. Мила – это отлично. А ещё лучше Антошкин дядя, третий день как приехал, а уже сколько всего рассказал! Интересная у них, наёмников, жизнь, не то, что здесь в Излучье. Пусть даже половину придумал – про мутантов там, про пузыри летающие, – а всё равно. Круто живут где-то там, за Полосой.
Не чета сонной лесной деревеньке.
Антоха так и стоял над ним, улыбался. Потом присел рядом, потеснив на чурбаке Врана, забрал молоток и гвозди. Всё молча, не переставая скалиться. Несколькими точными ударами вогнал короткие кованые железки в ножки с боков, намертво сцепив распорки. Поставил на ножки, положил сверху сидение, прибил и его. Одним движением подскочил с чурбака, уселся на готовое изделие, покачался.
Ни скрипа. На века теперь.
Вран ещё больше расстроился. Вот как так, а? За три минуты…
– Иди, мачехе отдай, – хмыкнул друг. – И на речку пошли, потом уже самая жара.
– Отец велел ему показать… – протянул Вран.
– Да хоть князю в подарок отправь, мне-то что? – засмеялся Антоха. – Сделано на совесть. Фирма, так сказать, гарантирует.
– Кстати, а фирма – это что?
– А хрен его знает. Что-то старое, довоенное. Как табуретка. Но гарантирует по любому.
И обидеться бы, да никак. Молодец Антон. А у него, Врана, точно руки из задницы растут, не шутил отец. Гнилая кровь… Зато он все книги у травника Игнатия прочитал, не только букварь, как… некоторые. Но букварём гвозди не забить, так что – у всех свои недостатки.
Зато Милка – его девушка, а не рукастого друга.
– Ладно, Вран, не дуйся! Тащи товар бате, мы на улице подождём.
В мастерской запах был и вовсе нестерпимый. Стараясь не дышать, Вран сунул отцу под нос починенную табуретку. Тот взял, отошёл в сторону от стола с засоленной шкурой, хмыкнул что-то, пригладил бороду и с размаху уселся.
– Держит, – прогудел кожевенник. – Молодец!
– Я тогда на речку? – спросил Вран.
В мастерскую заглянул Клим, в похожем на отцовский фартуке, чтобы не прожечь одежду случайными каплями растворов для кож. Услышал последнюю фразу, ухмыльнулся, но промолчал. Отец кивнул и встал:
– Ну, давай. Дозволяю.
Брат снова скрылся из вида. Они с отцом и фигурами похожи, не только одеждой – оба крепкие, низкорослые, уверенно стоящие на кривых коротких ногах. Только бороды у Клима пока не было, молод ещё.
– Спасибо, отец!
Вран отдал молоток, повернулся и побежал. Ждут же, да и отец в любой момент мог передумать. Хлебнул воды на кухне, доложил мачехе о разрешении и накинул кепку. Без головного убора в деревне и появляться неприлично, как голый.
Такая уж традиция. Тут куда ни плюнь – одни традиции.
Во дворе столкнулся со Жданкой. Сестра волокла из свинарника пустые вёдра из-под корма, показала ему язык. Вран рассмеялся и выскочил на улицу, поднимая босыми ногами пыль. Настроение было отличное, всегда бы так, но в душе засела крючком мысль: чужая похвала ему досталась. Чужая.
Не ему предназначенная.
Но Вран всё равно был счастлив. Он любил сейчас всех, весь мир, и солнце, яркое, по-июльски жгучее, улыбалось ему в ответ с голубого неба. Даже Полоса, за которой и была дорога в недоступный без Проводника Венецк и дальше, дальше, казалась сейчас безобидным белесым маревом. Подумаешь, вытянутая вверх и в стороны стена тумана!
Ничего в ней страшного и нет.
– Курей не подави! – рявкнула из-за забора соседская бабка Зинаида, но даже это не испортило ему настроения. Вран рассмеялся, но свернул, чтобы и правда не растоптать пару несушек, уютно сидящих в пыли прямо посреди улочки. Мелькали заборы, калитки, гаражные ворота, висящие на столбиках горшки и старинные кастрюли, свисали тяжёлые ветви яблок – вот бы сорвать, да своих девать некуда.
За поворотом был дом травника Игнатия, потом его же сараи, огород, и – спуск к реке. Вон уже видно серебристую полоску Дебрянки, змеёй блестящую на солнце, а вон на дороге Антоха, Милка и хмурый Антонов дядька, отзывающийся на имя Санчо.
Жизнь прекрасна. И чёрт с ней, с табуреткой, если очень нужно будет – и сам справится. Потом. Когда-нибудь потом.
– Чего несёшься? Опаздываешь куда? – рассмеялся Антон. – Пошли уже спокойно.
Вран поцеловал Милу, конечно, мельком, в щёку – большее на людях неприлично, традиция! Пожал руку Санчо. Тот буркнул что-то, невысокий, но жилистый, крепкий, с красным обветренным лицом. Явно не привык жить под крышей, всё на воздухе.
Служба такая, он уже рассказывал.
Мужик как мужик, только глаза настороженные всегда, оценивающие. И жёлтые они у него, как у волка. Вот волков Вран не в книжках видел, сам, когда охотники приносили убитых. Только у зверей взгляд уже мёртвый, остановившийся, а у наёмника вполне себе живой.