Напрасные слова

Рубальская Лариса Алексеевна

Я на экран тогда смотрела, чуть не плача, Какой же голос! А одежда! А лицо! Хоть жизнь моя – одна сплошная неудача, Должно же все же повезти в конце концов!!! Что человек – кузнец, я слышала так часто, И сам себе он все что хочет накует. Я начала ковать немедленное счастье, И билось сердце громким молотом мое. Я написала: Дорогая передача! Потом – спасибо,

и немного о себе, Потом – простите, что я ваше время трачу, И попросила скорой помощи в судьбе. А на отдельном бледно-розовом листочке Я композитору писала самому: Вы мой кумир, моя судьба… и многоточье… Без вас на свете жить мне просто ни к чему. Потом добавила, что он мой светлый лучик, Про царство темное, конечно, ни гу-гу. Как хорошо, что нас чему-то в школе учат И перед ним блеснуть я знаньями могу. Я расписалась – про Онегина с Татьяной, И про Герасима и бедную Муму, Про то, что музыка на сердце лечит раны, Я намекнула тоже богу моему. Полюбовалась я на свой красивый почерк, Решила твердо – надоело мне страдать. Конверт заклеила – лети, мой голубочек, Поцеловала и ответа стала ждать. Я в парикмахерский салон пошла с получки, Решила химию я сделать для него. К его приезду надо ж выглядеть получше, Хоть и без химии я тоже ничего. Подшила юбку, чтоб коленки стало видно, Купила клипсы голубые, под глаза. И так за жизнь свою мне сделалось обидно, Что накатилась, тушь размазавши, слеза. Однажды вижу – мой любимый на экране, И вдруг блондиночка цветы ему дает. Куда полезла эта дура, он же занят?! Ко мне приедет он, как только все споет. Но потянулись дни и долгие недели, Слетели листья все и снегу намело, И я подумала однажды: неужели Мое письмо так до него и не дошло? Уже всю химию мне срезал парикмахер, Резинкой черненькой я хвостик собрала. Давно пора бы мне послать все это… к черту, А я сидела и, как дурочка, ждала. Смотрю, законный мой чего-то заподозрил, Не знаю, что он мог заметить с пьяных глаз? Пришел однажды и дает мне в руку розы, Пять лет живем мы, а такое в первый раз. Потом он спать пошел, а я включила телек, Шипом от розы укололась и реву. Глотаю слезы – неужели, неужели Так без него весь бабий век я проживу? Летели дни, а он все реже на экране, То в День милиции, то где-то в «Огоньке». Вдруг стало легче чуть моей сердечной ране, И я устала жить в печали и тоске. Прости-прощай, моя любовь, мой композитор! Душа еще чуть-чуть поноет и пройдет. Ведь ты ж мужик, а мужики все – паразиты, И мой сейчас, небось, подвыпивши, придет.

Сбитый летчик

Умелым летчиком был ты, А я боялась высоты, Но замирала в облаках, Про все забыв в твоих руках. Луна катилась в вышине, И ты шептал на ухо мне, Что будем вместе мы всегда, Но я не верила тогда. Короче, точка. В блокноте строчка — Как ошибалась я, мой малыш. Ты – сбитый летчик, Ты – сбитый летчик И больше в небо не улетишь. Короче, точка. Прошла та ночка. Теперь на сердце Покой и тишь. Ты – сбитый летчик, Ты – сбитый летчик И больше в небо не улетишь! Совет мой будет очень прост — Ты не считай на небе звезд, А на земле твои следы — Лишь путь от счастья до беды. Зачем же снится мне опять, Что учишь ты меня летать? И, просыпаясь, я боюсь, Что снова с облака сорвусь.

Не летай выше облаков

(фрагмент автобиографической прозы)

Было это не так уж и давно, но и не так уж и недавно. Многие еще помнят время, когда в магазинах не было ни вещей, ни продуктов. Зато в бесплатных городских туалетах можно было прикупить все, что хочешь, – от импортного свитерка до солнечных очков. Правда, был страх – как нагрянет милиция, как заберет всех – кто продает и кто покупает.

В общем, мечтой каждого москвича были валютные «Березки». Окна этих магазинов были плотно зашторены, и тем, у кого не было бумажек, странно называвшихся сертификатами, узнать, что же продается в этом зашторенном раю, было невозможно.

У меня была подружка Люська, а у Люськи эти сертификаты откуда-то были. Иногда она брала меня с собой за покупками. Я никогда не была особенно завистливой, но импортную кофточку, конечно, ужасно хотелось. Да что там кофточку, хотелось всего на свете, потому что ничего тогда у меня не было.

В нашей с Люськой школе обучали машинописи и стенографии, я уже умела очень быстро и грамотно печатать и устроилась работать машинисткой в редакцию толстого литературного журнала.

Каждое утро я приходила в машбюро. Начальница Варвара Васильевна уже резала ломтиками антоновское яблочко, заливала его кипяточком и пила этот кисленький напиток, чтобы после вчерашней серьезной выпивки голова не болела. Себе на перепечатку Варвара обычно брала стихи – там строчки коротенькие. А мне давала романы без абзацев.