Направить в гестапо
Шрифт:
— И у главы семейства на кресле норковый чехол! — съязвил Малыш. — Брось ты эти скучные детали, рассказывай жареные подробности. Что было дальше? Она спустилась в этот похожий на комнату холл, а ты завалил ее на этот диван с подушечками?
— Прошу прощения, — ответил Порта, — но я терпеть не могу, когда меня подгоняют. Либо ты слушаешь историю и ничего, кроме истории, с художественными и физическими подробностями, либо я сдаюсь, и можешь приниматься рассказывать свои враки. Хочешь верь, хочешь нет, но у меня есть гордость, как у Шиллера и всех прочих. Хочешь послушать скабрезные части, так дождись их. Ты ведь не получаешь пирожного, пока не съешь бутерброд.
Малыш с недовольным видом опустил голову на стол, подложив под нее руки, и попросил нас растолкать его, когда Порта дойдет до того, как отымел девушку. Если только так оно и было. Шнайдер с измазанным кровью и рвотой платком повернулся и спросил нечетким голосом:
— Что происходит?
— Ничего! — Малыш торжествующе распрямился. — Вот это мне и не нравится — ничего не происходит. Будь я на твоем месте, так изнасиловал бы ее десять раз, прежде чем идти к ней домой. А потом отымел бы ее на этом диване с подушечками и…
— Ну и что было дальше? — спросил я у Порты. — Чем кончилась эта история?
Порта угрюмо пожал плечами. Было ясно, что Малыш расстроил его артистическую, как он считал, душу, и конца истории теперь мы не услышим никогда.
— Расскажи, как спрашивал ее отца, можешь ли жениться на ней, — посоветовал Старик.
— Зачем? — спросил Порта. — Это не смешно.
— Смотря на чей взгляд, — ответил Старик, видимо, слышавший эту историю уже много раз.
— Черт возьми! — рассердился Порта. — Я только спросил его, могу ли на ней жениться, чтобы все было чинно-благородно! Что тут смешного, а? Я мог бы отыметь ее на скамье в парке, разве не так? Мог бы в любое время…
— И жаль, что не отымел, — недовольно буркнул Малыш. — Тогда может, стоило б рассказывать эту историю.
— Насколько понимаю, — сказал я, — ты на ней так и не женился?
Порта лишь бросил на меня презрительный взгляд и отвернулся.
— Нет, конечно! — сказал Малыш. — Не женился, не отымел и вообще ничего не сделал!
Тут из трескучих громкоговорителей прозвучал приказ всем командирам отделений пятой роты явиться в оружейную для получения оружия. Старик выколотил трубку и встал.
— Нам пора, — сказал он. — Кто поведет Штайнера?
Мы потянулись к двери, все пребывали не в лучшем настроении. Малыш злился на Порту, Порта на всех нас. Барселона с Легионером поддерживали Штайнера. Хайде, казалось, спал на ходу. Когда мы проходили мимо стойки, откуда-то внезапно появилась голова Герды, ее светлые глаза сузились от ярости, длинные зубы были оскалены.
— Чтоб вам всем гореть в аду! — прошипела она.
Так закончился приятный вечер за кружкой пива.
— Послушайте, пусть они делают, что хотят, — тщеславно провозгласил самоуверенный парень. — Плевать на них! По мне, пусть они все сдохнут!
Он сидел на сушке, опустив ноги в раковину, и ел из банки маринованные огурцы. Окружающие, слушая его, с важным видом выражали кивками согласие и одобрение. В доме было полно молодежи, парней и девушек, очень громогласных и очень уверенных в себе; уверенных в своей способности противостоять власти и готовности скорее умереть, чем сражаться за дело, в которое не верят. Сидевшие на столах и стульях, растянувшиеся на полу, примостившиеся в углах на корточках в кухне, в гостиной, в спальне и ванной, эти юные бунтари криками выражали согласие.
— Это не наша война! — раздался из-под стола чей то голос. — Мы не начинали ее, мы ее не хотим и не будем на ней сражаться!
— Люди ежедневно гибнут тысячами и — жалкие дурачки! — даже не знают, за что.
— В гестапо пытают. Люди уже боятся раскрыть рот, — заявила юная девица, не столь юная, какой выглядела, и старавшаяся всеми силами соблазнить одного нервозного парня, все еще девственника.
— А я не боюсь! — завопило хрупкого вида существо, сидевшее на незажженной плите. — Когда придет время моего призыва, я без обиняков скажу, что думаю о них!
— Правильно, правильно, — забормотали окружающие; тем временем этот нервозного вида парень снял очки и принялся старательно их протирать, слегка испуганный собственной смелостью находиться в таком окружении.
— А что, если появятся гестаповцы? — спросил некто малодушный, сидевший в проходе.
— Пусть появляются! — Сидевший на кухонном столе парень, любитель декламировать мелодраматические стихи, широко развел руками и вызывающе оглядел всех. — Пусть появляются. Мы способны на многое — и эта земля наша, потому что мы будущее. Они не могут заставить нас сражаться и тем самым погубить себя!
Однажды воскресным вечером, пять месяцев спустя, их еженедельное собрание было прервано внезапным появлением трех человек. В кожаных пальто, с кобурами под мышкой.
Они встретили небольшое ядро упорного сопротивления, но с большей частью гордой молодежи Германии разделались быстро.
Нервозный парень, встретивший их появление пронзительными истеричными воплями, от хлесткой пощечины затих.
Юная девица, которая была не столь юной, как выглядела, и так не сумевшая соблазнить его, получила пинок в живот и отлетела к стене.
Парень, который монополизировал раковину, занимался любовью со своей подружкой на полу ванной. Их разделили несколькими точными ударами рукояткой пистолета и отвели вниз к остальным.
Поэт намочил в штаны, едва появились незваные гости. И не оказал никакого сопротивления.
Длинной шаркающей колонной по одному пятьдесят два представителя молодежи, парни и девушки, вышли, понурив головы, из дома и сели в две ждущие зеленые машины. Они были способны на многое, но страх был неизведанным чувством, и они впервые познали его. В течение трех дней арестованных содержали в Штадтхаусбрюке № 8. Обращались с ними не особенно сурово, но достаточно было просто оказаться там; достаточно было узнать, что такое страх, понять, что для смелости в их жизни не было места. Смелость — удел тех, кто обладал силой.