Направить в гестапо
Шрифт:
— Слушай, я клянусь тебе, — заговорил Штальшмидт, — клянусь тебе, Пауль, ты их получишь. Я положу деньги в неподписанный конверт и пришлю со Штевером.
Штевер в дальнем углу кабинета неистово затряс головой. Штальшмидт не обратил на него внимания.
— Я только об одном прошу, Пауль, ради нашей дружбы скажи, как мне, черт возьми, выпутаться из сложившегося положения. Это было досадной ошибкой, но ведь какой-то выход должен существовать.
— Насколько я понимаю, у тебя есть только два пути, — ответил Ринкен, по прежнему холодно и отрывисто. — Можешь либо пойти
Наступило молчание. Штальшмидт сидел, покусывая карандаш коренными зубами.
— Пауль, — заговорил он наконец. — Слушаешь, Пауль? У меня возникла новая идея. Может, все будет проще, если забудешь, что я тебе звонил? Приходи сегодня на ужин. Я приглашу парочку наших друзей. Фельдфебель Гель, наверно, сможет найти девочек. Приходи около восьми часов, и мы…
— Постой, — недоверчивым тоном перебил Ринкен. — Ты сказал — забыть? Человеку в моем положении?
— Ну, ты мог бы, — настаивал Штальшмидт. — Разве нет?
— Не знаю, — произнес неторопливо Ринкен. — Мне нужно думать о себе. У меня нет желания отправляться в штрафную роту на данной стадии моей карьеры.
— Да ведь никто не узнает, — прошептал Штальшмидт.
— Что ж… что ж, пожалуй, ты прав. Только имей в виду, я все равно жду официального рапорта. А насчет приглашения к ужину — говоришь, в восемь?
— В восемь, — подтвердил Штальшмидт. — Я позабочусь о еде, выпивке, развлечениях. Ты хороший парень, Пауль, я всегда это говорил. Наверно, разорву этот проклятый пропуск и забуду, что он существовал.
— Я не стал бы этого делать, — сказал Ринкен. — Полагаю, это было бы очень неразумно. Пропуск — официальный документ, может оказаться множество копий. А если их нет — знаешь, честно говоря, думаю, тебе нужно навести осторожную проверку. Иначе, если эта история всплывет наружу, дело будет очень плохо.
— Ты прав, — сказал Штальшмидт, обильно потея под воротником. — Ты совершенно прав. Я позвоню своему начальнику. Он глуп как пробка, никаких вопросов задавать не станет.
— Думаю, тебе нужно разобраться с этим делом раз и навсегда, — сказал Ринкен. — Пока не получу от тебя вестей, предпринимать ничего не буду.
— Спасибо, — пробормотал Штальшмидт, с каждой минутой все больше ненавидя Ринкена.
— Знаешь, — шутливым тоном сказал Ринкен, — не хотел бы я сейчас оказаться на твоем месте. Нисколько не удивлюсь, если сегодняшний кутеж окажется прощальной вечеринкой — ты даже можешь очутиться в одной
— Господи, — произнес Штальшмидт, — если, по-твоему, это шутка, я невысокого мнения о твоем чувстве юмора. С такими друзьями, как ты, не нужно врагов.
Ринкен ответил лишь веселым смехом.
— Да и все равно, — раздраженно сказал Штальшмидт, — со мной так ни за что не поступят.
— А почему? — спросил Ринкен. — Приятно ведь оказаться среди старых знакомых — можно поговорить о добрых прежних днях, когда ты заправлял тюрьмой, и они, так сказать, были пылью под колесами твоей колесницы…
Посмеиваясь, Ринкен положил трубку. Штальшмидт сидел, уставясь на телефон и задаваясь вопросом, не началась ли у него какая-то болезнь. Комната шла кругом, его поташнивало, голова кружилась, по всему телу выступил холодный пот. Сейчас не поймешь — столько появилось странных недугов. Он пощупал пульс и повернулся к Штеверу.
— Пожалуй, схожу к врачу. Чувствую себя совершенно больным. Останешься главным на несколько часов. Или на несколько дней, если меня положат.
Штевер задрожал.
— Не думаю, что это удачная мысль, герр штабc-фельдфебель. Грайнерт ведь наверняка более подходящий? Он прослужил здесь дольше, чем я.
— Грайнерт осел.
Они посидели, глядя друг на друга, потом вдруг Штальшмидт поднял трубку и попросил соединить его с майором Ротенхаузеном, начальником тюрьмы.
— Алло? Герр майор Ротенхаузен? Это штабc-фельдфебель Штальшмидт.
— Слушаю, Штальшмидт. В чем дело?
— Должен доложить, герр майор, что два человека из Двадцать седьмого танкового полка — некие Вилли Байер и Альфред Кальб — приходили сегодня к одному заключенному по пропуску, который, как мне теперь кажется, может быть поддельным.
Наступило долгое молчание. Ротенхаузен пытался осмыслить услышанное и придумать уместный вопрос. В конце концов ему это удалось.
— Кого они навещали?
— Лейтенанта Бернта Ольсена.
— Кто он? За кем числится?
Штальшмидт зажмурился. Сжался в своем кресле.
— За гестапо — отдел четыре дробь два А…
Голос его прозвучал еле слышным шепотом.
— А кто подписал пропуск?
— Штандартенфюрер Пауль Билерт, — ответил Штальшмидт и чуть не свалился с кресла.
Ротенхаузен положил трубку. Не сказав, что собирается делать и собирается ли вообще делать что-то. Штальшмидт снова остался с молчащей телефонной трубкой в руке. Беспомощно положил ее на место.
— Ну, вот, — сказал он Штеверу с бодрящей веселостью, — мы оказались в дерьме, это факт — что нам теперь делать, черт возьми?
Штевер, застывшее воплощение страдания, молча смотрел на него.
— Сукин сын этот Ринкен! — выругался Штальшмидт. — Кем он возомнил себя, тощий ублюдок? Только потому, что каждый день подает шинель своему гнусному начальнику… — Штальшмидт повернулся и злобно плюнул в сторону опрокинутой корзины для бумаг. — Знаешь, кем он был до войны, а? Молочником, вот кем! И будь уверен, после войны снова будет торговать молоком. Ну, давай, Штевер, начинай шевелить мозгами! Не стой истуканом, думай!