Направить в гестапо

Свен Хассель

Штевер утер пот со лба.

— Таким людям нельзя давать воли. Жуткий тип. Я видел в РСХА нескольких образин, но им далеко до твоего приятеля. От одного взгляда на него по телу мурашки бегут.

— Не красавец, тут я согласен с тобой, — улыбнулся Ольсен. — Но у него есть своеобразное обаяние, тебе не кажется?

— Какое там к черту обаяние! — сказал Штевер. И с внезапным испугом спросил: — Послушай, тебе не кажется, что он имеет что-то против меня, а?

— Откуда мне знать? — ответил Ольсен. — Он не посвящает меня в свои секреты. О планах Легионера узнаешь только в последний момент. Ты, Штевер, мог заметить в нем еще кое-что: он ходит по-кошачьи. Совершенно беззвучно. Правда, у него резиновые сапоги, но дело не только в этом. Легионер выработал такую походку за много лег. Может подойти к тебе со спины по гравийной дорожке, покрытой хворостинками и битым стеклом, и ты не услышишь этого — до последней секунды.

— Но ведь, — сказал Штевер, слегка осмелев, — ему вроде бы не с чего иметь на меня зуб. Раньше я его ни разу не видел и не хочу больше видеть. — Он снял каску, вытер пот с головы и надел снова. — Я всего навсего обер-ефрейтор, — раздраженно сказал он. — И не отдаю здесь приказов. Я просто мелкая сошка и должен их выполнять.

— Конечно, — согласился Ольсен с утешающей улыбкой. — Можешь не объяснять. Тебе не доставляет удовольствия бить людей ногами в живот, но все-таки приходится…

— Вот именно, — сказал Штевер. И подался вперед. — Вот что я скажу тебе, лейтенант. Здесь опасен Штальшмидт. Он штабс-фельдфебель и заправляет всем. Так что если этот тип со шрамами хочет выпустить кому-то кишки, окажи мне услугу, скажи ему, пусть охотится за Штальшмидтом, ладно? Его зовут Мариус Алоис Йозеф Штальшмидт, и он сволочь. Ты совершенно прав, лейтенант, мне тяжело видеть, как избивают до полусмерти людей. Особенно офицеров. Но что я могу поделать? Я всего навсего обер-ефрейтор. Собственно говоря, я подумываю подать рапорт о переводе отсюда. Осточертела эта тюрьма. Кроме того, здесь напрашиваешься на неприятности, так ведь? Кое-кто из тех, кто попадает сюда, выходит на свободу. Не так уж часто, но бывает. А те, кто попадает в штрафные полки? Само собой, кое-кто из них уцелеет, верно? И держу пари, в один прекрасный день они вернутся сюда потолковать со Штальшмидтом. Тут уж я предпочту находиться где-то в другом месте. Они ведь могут не знать, что я просто выполняю приказы. Ты не знал, пока я не сказал, верно?

Лейтенант Ольсен сдержанно покачал головой. Штевер неожиданно встал.

— Вот, смотри, я покажу тебе. Меня перевели сюда из кавалерийского полка в Париже. — Он достал служебную книжку и протянул лейтенанту. — Видишь? Двенадцатый кавалерийский. А потом сучье начальство отправило меня в это проклятое место — я не хотел ехать, даю слово. Только от меня ничего не зависело, так ведь? Я часто просил о переводе, поверь, но что делать, Штальшмидт не хочет меня отпускать, он привык ко мне, и я ему нужен — к примеру, если забьет кого до смерти, мое дело помочь ему оправдаться. Быть вроде как свидетелем. Объяснить, что это произошло исключительно в самообороне и все такое.

— Понятно. — Ольсен вернул ему служебную книжку. — Скажи, Штевер, ты не веришь в бога?

На лице Штевера появилось настороженное выражение, словно он заподозрил в этих словах какой-то подвох, какой-то двойной смысл.

— В общем то, нет.

— Когда-нибудь пробовал молиться?

— Ну… — он с неловкостью переступил с ноги на ногу, — было раза два. Когда сидел по уши в дерьме и не видел никакого выхода — только не скажу, что от этого было много проку.

Штевер застегнул нагрудный карман и с внезапной оживленностью обратился к Ольсену.

— Знаешь, лейтенант, я теперь буду облегчать тебе жизнь. Хорошо, что мы поговорили и поняли друг друга. Может, хочешь чего почитать? Большинство офицеров вроде получает удовольствие от чтения. Ну, так вот, раздобуду где-нибудь книжек и принесу. Только остерегайся Штальшмидта, не дай бог, он увидит. А о Грайнерте не думай — он ведет надзор за своими камерами. Эти вот внизу — мои. И перед уходом, лейтенант, хочу сделать небольшой подарок; принес специально для тебя. Я парочку выкурил, но тебе хватит на несколько часов. — Он сунул пачку сигарет под матрац и заговорщицки подмигнул. — Мы можем быть друзьями, так ведь? Только кури у вентиляционного отверстия, чтобы запах не расходился.

Подойдя к двери, Штевер обернулся.

— Вечером нам выдают шоколадный паек. Любишь шоколад, лейтенант? Я принесу тебе свой. Спрячу за бачок в туалете… когда пойдешь отлить, возьмешь его оттуда, идет? А ты поговори обо мне со своим приятелем, ладно? Скажи, что я объяснил — ему Штальшмидт нужен. Сам понимаешь, лейтенант, я из-за тебя головой рискую с сигаретами, книжками, шоколадом и всем прочим. Даже разговаривая с тобой вот так. Меня могут застукать — но ты мне чем-то понравился с первого взгляда. Не помнишь, как я подмигивал тебе из-за спины Штальшмидта? Не помнишь?

— Не помню, — подтвердил Ольсен.

— Так вот, это было. И вот что еще — не думай, что я испугался. Я никого и ничего не боюсь. Это скажет тебе любой, кто меня знает. Я получил в Польше два Железных креста, а там было жарко. Очень жарко. То, что говорят о русском фронте, не идет с Польшей ни в какое сравнение. Я единственный в роте, кто получил Железный крест — скажи это своему приятелю. И скажи еще, что не всегда я торчал в этой кутузке. Я тоже был на фронте. К примеру, под Вестерпляте. В одиночку разделался с целым отделением. Это такая же правда, как то, что я стою здесь. Тогда мне дали ЕК II [40] . А в Варшаве уничтожил четыре бомбоубежища, где было полно партизан. Один, огнеметом. В живых никого не осталось. Получил за это ЕК I. Так что, видишь, знаю, что к чему, меня не обвинишь в том, что я не воевал. Рвался под Сталинград, только сучье начальство не отпустило.

40

Железный крест второго класса. — Прим. авт.

Штевер открыл дверь, вышел, потом повернулся и опять заглянул в камеру.

— Скажи, этот твой друг со страховидной рожей — он из тех, кто орудует ножом?

— Да, — кивнул Ольсен. — С ножом Легионер обращаться умеет…

Штевер захлопнул дверь и, пошатываясь на подгибающихся ногах, пошел в туалет. Пустил холодную воду и несколько минут держал под ней голову, внезапно почувствовав себя больным и слабым.

Оставшийся в камере Ольсен брезгливо отряхнул на одеяле то место, где сидел Штевер, потом лег, вытянул ноги, сунул ладони под голову и с улыбкой на губах уста вился в потолок. Отмщение уже началось, и он сам смог приложить к этому руку.

Штевер с мокрыми волосами вышел из туалета и поспешил в кабинет Штальшмидта. Ворвался туда, даже не постучав.

— Штабс-фельдфебель, видели вы посетителей, приходивших в девятую камеру? Видели невысокого типа со шрамами? Видели, какой у него взгляд? Видели…

— Тише, Штевер, тише. — Штальшмидт, сощурясь. пристально уставился на подчиненного. — Видел их, ну и что? Они ничего собой не представляют. А тот, что со шрамами, по-моему, был пьян. Вдрызг. Я смотрел, как он шел по коридору. Пел какую-то сентиментальную чушь о смерти.

— О смерти? — прошептал Штевер.

— Ну, либо был пьяным, либо у него военный невроз. Не удивлюсь, если это так. Наград у него на груди столько, что он чуть ли не сгибался от их тяжести. Эти фронтовые герои обычно очень неуравновешенная публика.

Штевер провел рукавом по лбу и опустился в кресло.

— Не знаю насчет уравновешенности — по-моему, он сущий псих, и притом опасный! Этот человек опасен, помяните мое слово! Господи, с такой рожей его надо бы держать под замком! Видели, какой у него шрам? Через все лицо? Он менял цвет, клянусь, менял! А руки — ни когда не видел таких!