Напряжение
Шрифт:
Полине Никифоровне про письмо ваше я не говорила. Все равно она не поможет. Жалеть начнет. От такой жалости только плакать хочется.
Я и решила, Зойка! Поеду! Хорошо? Только летом. Кончу шестой класс и поеду. Будет тепло, пойдем гулять в «Рощу». И купаться будем в Урале. А если захочется на кладбище сходить, так и приехать можно. Правда? Деньги я заработать смогу. Я умею паять, можно прямо на рынке устроиться: мало ли кому нужно что-нибудь починить - примус, керосинку или кастрюльку. Когда мы с мамой ходили на рынок, я видела, как там работают. А еще могу вязать кофточки.
Зоя! Как только я решила, сразу радостно стало. Мы с тобой хорошо заживем, прямо замечательно! Будем картошку печь. Ты любишь печеную картошку? Я очень, А если с маслом, то совсем. Это самое мое любимое кушанье. А твое? У нас картошки в кооперативах нет. Только на рынке, но очень дорого.
Да, забыла тебе написать, как мы с Полиной Никифоровной поссорились. Но ненадолго.
Я тут продала шкаф. Помнишь, который в углу стоял, дубовый. Очень старый. Взяла и написала, что продается, - на трех бумажках. Бумажки на улице повесила, У нас, на заборе, около школы и у кооператива.
Приходит дяденька. Здоровый такой, в очках. Одет хорошо. «Шкаф кто продает?» - спрашивает. Я говорю! «Я». Про маму и папу спросил. Я сказала, что мама умерла, а папы давно нет. Он шкаф посмотрел, поморщился: «Старый» - и жучка нашел, который дерево ест. Хотел уже уходить. Потом спрашивает, сколько я за него хочу. А я и сама не знаю. Он опять поковырял дерево и предложил «за такую рухлядь» два червонца, Мне показалось мало, но не буду же я торговаться - стыдно. Тогда он сказал, раз мне деньги нужны и вообще такое положение, он прибавит еще червонец, и всё. Ну, я и стала вынимать вещи.
Дяденька был веселый. Все время смешил меня, А сам по комнате ходит. Спрашивает, хочу ли я еще что-нибудь продать. А у нас ничего нет.
Деньги отдал все. А потом приехала лошадь. Шкаф увезли. Дяденька мне нос пальцем прижал и сказал, что я «пигалица» и что я ему очень понравилась. Обещал еще как-нибудь прийти.
Без шкафа как-то пусто стало в комнате. Я пыль подмела, сижу, уроки делаю. Приходит Полина Никифоровна. Она все пенсию мне хлопочет. Увидела пустое место и давай расспрашивать. Как узнала, сколько дяденька заплатил, стала ругаться. «Шкафу - говорит, - цены нет. Мореный дуб, работа старинная. За него любой триста рублей даст». Я тоже разозлилась. Суется не в свое дело. Мой ведь шкаф-то! Мне и самой его жалко, а она еще тут… Обозвала дяденьку жуликом. А разве жулики носят очки? По-моему, она ничего не понимает в людях, Для нее все жулики.
Она еще долго ругалась, кричала, что я и скрытная, и доверчивая, и драть меня некому. «Если бы я знала, - говорит, - я бы этого проходимца мокрой тряпкой по морде» (она всегда так выражается). А потом заплакала. Ну и я не выдержала тоже. Она меня обняла и сказала, что я, мол, маленькая и глупая еще. Ну и пусть так думает.
После вашего письма я даже рада, что продала шкаф. Это моя подготовка к отъезду.
Вот, Зоенька, как я живу. А еще я подружилась с Галкой Боярышниковой. Ты ее, наверное, не знаешь. Она старше меня года на три и очень хорошенькая. Одевается здо?рово и нигде не учится. Раньше она жила в нашем доме, а потом переехала, когда отец от них ушел.
А получилось так: я стояла в очереди за пшеном. Вдруг вижу, идет по улице Галка, нарядная такая, в пальто по последней моде. Она тоже меня узнала, обрадовалась.
Я ей рассказала, что со мной произошло, а она не стала меня жалеть, как все. «Чего, - говорит, - в жизни не случается. Но горевать нечего: ты уже взрослая, сама проживешь». Я и так знаю, что я взрослая, но Галка первая мне это сказала. Для всех я ребенок, бедная сиротка, девчонка, каждый готов слезы лить из-за «несчастной малютки». Противно.
Галка приходит ко мне в гости. Мы так быстро сдружились! Я и не чувствую совсем, что она старше меня. Мы - как сестры. Иногда она меня спрашивает: «А ты как думаешь?» или: «А ты как бы сама сделала?» Так я и приучаюсь к самостоятельности.
Ой, Зойка! Уже полпервого ночи. Кончаю писать, а то завтра просплю. Пиши мне. Большущий привет маме и папе, Нине и Васильку. Василек уже ходит? Целую тебя крепко-крепко. Пиши.
Твоя подруга Марина.
Зоя Бакеева - Марине Гречановой
Оренбург, 18 декабря 1932 года
Маришка! Ты всех нас огорчила своим письмом. Что это за фокусы? До лета еще так далеко! Ты, оказывается, упрямая и напоминаешь одно животное. Я думаю, ты догадалась какое. Кстати, ослы в Оренбурге тоже есть, как и верблюды.
В общем, я на тебя немного обиделась. Но я не злая. И сейчас больше не сержусь. Может быть, папа отправится в Ленинград в командировку и захватит тебя. А если не поедет, то ты сама прибудешь к нам собственной персоной. Вот!
Шкаф ты продала все-таки дешево. Но не жалей. Если дяденька тебя обманул, пусть ему будет стыдно. Ты ему так и скажи, если он снова придет. И все-таки мы просим тебя, ничего не продавай больше. Пусть лучше это сделает Полина Никифоровна или вы вместе. Мама велела обязательно тебе это передать.
Твою любовь ко «всяким железкам», прости, я не понимала и не могу все-таки никак понять и сейчас. Скучища, а потом разве это женское дело? Представляешь, у тебя руки всегда будут грубые, жесткие, грязные и пахнуть всякой гадостью - каким-нибудь мазутом или керосином. Я даже засмеялась, когда прочитала, что ты собираешься паять или чинить керосинки на базаре. Представляю, как бы это выглядело! Паять всегда найдутся люди. Мама говорит, что по дворам толпами ходят всякие мужики, которые готовы тебе новый самовар сделать, не только починить.
А о деньгах не думай. Выбрось из головы все мысли о них. Слава богу, отец как-никак ведущий конструктор на заводе!
Мама говорит, что ты, бедняжка, никогда не получала разностороннего воспитания, а потому нет ничего удивительного в твоих прозаических рассуждениях. Но не горюй. Только попади к нам, и все будет по-другому. Мама засадит тебя (нас вместе, конечно) за чтение, чтобы мы получили настоящую культуру. Музыка, стихи, театр, умение со вкусом одеваться и вести умный разговор в обществе - самое главное для девушки. Ты согласна со мной?