Наркомафия
Шрифт:
– Благодарю. – Еланчук чуть привстал и поклонился. – Мне полагается выражать недоумение. Но я ваш характер понял – вы от своего не отступитесь, поэтому не стану терять время. Да, я все знаю, отношения не имею. Зачем вы явились?
– Как это? – Гуров развел руками. – Неужто не ясно сказано? – Он искренне удивился. – Я не пошел в прокуратуру, решил поболтать с подраненными ребятами: у них, родимых, даже единой сказки не придумано. Куда, зачем с автоматами кинулись? Один в лес, другой по дрова – детский сад, да и только. О наркотиках они не проболтаются, не знают и не ведают об этом деле. Но в головах у них довольно интересная информация имеется. Сами, как профессионал, знаете – совсем пустых голов не бывает.
Еланчук согласно кивнул.
– Ну, серьезно я шпаной не занимался: они кровь пролили! – с пафосом произнес Гуров.
– Вам бы в кино сниматься, – не выдержал Еланчук, – и внешность подходящая, и талант недюжинный.
– Что вы! – Гуров махнул рукой. – Я камеры боюсь, как наставят – каменею, сущий памятник, – серьезно ответил Гуров. – Так о чем это я? Да, о головах и информации. Один из раненых сболтнул, что шефа вашего зовут на иностранный манер – Валентино.
Еланчук не дрогнул, бровью не повел, но почувствовал, что у него зябнут ноги. Гуров не цеплял взглядом, держался свободно, словно говорил о стороннем, кивнул на дверь.
– Ивану Прокофьевичу такая кличка прямо в масть, и на кисти у него «В» нарисовано. Но это глупости, конечно. Умный человек не станет так светиться. А этого Валентино вы из Сицилии инструктором взяли? Или это русский мужик – рыжий и конопатый – под родоначальников наркобизнеса мажет?
– А жаргон вам не идет. – Еланчук устал: этого человека было слишком много и пер он мощно, не давая передохнуть и сориентироваться.
– С другой стороны, Юрий Петрович, знаешь, какие смешные случаи в моей практике встречались? – Гуров тихо рассмеялся. – Умора! Ищешь индивидуума по кличке Косой или Хромой. Ну, натурально полагаешь: уж, конечно, искомый Спиноза – точно не хромой или косой. Находишь – я вообще-то в большинстве случаев если упрусь, то нахожу, – и что же? Он-таки хромой или косой. Поверь – случалось неоднократно.
– Вам пора уходить, а мне работать. – Еланчук встал, ноги держали неуверенно. «Это я, тренированный и профессиональный, а простого человека он сомнет, пальцем не тронет – сожрет, рта не раскрыв», – подумал Еланчук и оперся на спинку кресла.
– Последний вопрос. Мне деваться некуда, я в прокуратуру еду. Какой линии прикажете держаться?
– Вы меня спрашиваете?
– Наркотики, вашу фирму, вас лично, Ивана Прокофьевича с татуировочкой на запястье называть? Или держаться проще: я в сыске сто лет, поклонников приобрел множество, и кто решил мне бенефис устроить – не ведаю?
– И вы мой совет примете?
– Обязательно, иначе не спрашивал бы.
– И какую плату потребуете?
– Оставьте меня в покое. Вы лично, Валентино я не боюсь. У него настоящих киллеров нет, да ему, надо думать, сейчас зарубежные партнеры мозги прочистят, не до меня будет.
– Обещаю, что лично я против вас пальцем не шевельну.
– Верю. – Гуров смотрел задумчиво. – Очень мне интересно, как вы, совсем иной масти, в чужую колоду попали?
– Я слово дал, а чем вы будете заниматься?
– Сыщик занимается сыском, другому не обучен. Буду разрабатывать вашу контору, разыскивать Валентино, наркотики – обычная работа.
Еланчук вновь почувствовал, как немеют ступни, сжал спинку кресла и решил рискнуть.
– Оставьте наркобизнес в покое, вы им никогда не занимались, здесь свои правила. Вы сожжете меня, уже подпалили изрядно. Меня не расстреляют, я просто исчезну…
Гуров смотрел в глубокие, с девичьими длинными ресницами глаза бывшего гэбэшника, и у сыщика появилось сомнение, неуверенность.
– Позднее, Лев Иванович, вы станете себя корить, возможно, никогда не простите. – И неожиданно, будто спохватившись, что сказал лишнее, Еланчук неловко улыбнулся и закончил: – А у меня дочки маленькие, близняшки.
Гуров отъехал от офиса, проверился небрежно, убежденный – сейчас его оставят в покое. Валентино требуется время очухаться от нокаута, когда ноги не держат, не до ударов, удержаться бы на ногах. Сыщик проехал по Бульварному кольцу, у Трубной площади свернул в переулок, затем во двор и остановился. Ему тоже требовался перерыв. Конечно, лучше бы выпить горячего молока и часочка два соснуть в постели, а потом, приняв контрастный душ, за чашечкой кофе разобраться спокойно, что к чему. Но, как говорится, за неимением гербовой пишут и на простой, поэтому Гуров положил пистолет в карман плаща, откинулся на сиденье, прикрыл глаза – не закрыл, оставил тонкую щелку, смотровую щель. А то теория, как ни крепка, жизнь порой от нее камня на камне не оставляет.
И кто же такой Юрий Петрович Еланчук? Может, вся история с увольнением из КГБ – иначе эту организацию Гуров никак не называл, да и она, организация, себе название придумать не в состоянии – полная туфта? Создали какое-нибудь совершенно секретное подразделение по борьбе с наркомафией и отобрали лучших. Людей официально уволили, личные дела – в архив, новых не заводили. Элита начала внедряться кто как сумеет, каждый по своему разумению, влезать в организм наркомафии. И фамилий людей не знает ни министр, ни председатель, есть только номера, потому как министры и председатели меняются значительно чаще, чем листья на деревьях, и куда они, опавшие, летят, одному Богу известно. И ни в одном компьютере имен нет, а имеются они в единственной седой или лысой голове шестидесяти-семидесятилетнего мастодонта. Имеет он нищий фонд заработной платы под крышей пособий нуждающимся ветеранам, еще у мастодонта имеется нигде не зарегистрированный, простой телефончик, по которому он порой болтает по-стариковски с приятелями. Если «болтовня» требует оперативного вмешательства, то оформляется как донесение зарегистрированного – слепого, глухого, возможно, умершего, но не снятого с учета агента. И такой номер имеет Юрий Петрович Еланчук. Добрался он до цели, проползает между Сциллой и Харибдой, натыкается на шибко умного Гурова. И он, отставной мент, сыщик гребаный, своим свиным рылом начинает все ломать, крушить и радостно хрюкать.
Гуров уже несколько месяцев как бросил бесполезную борьбу с курением, вытащил сигареты.
Хорошо, никто ничего не знает, но мастодонт вправе без объяснений потребовать у руководства: мол, дайте по соплям бывшему менту, прикажите не лезть в чужой огород – у меня там лилии растут. Такую команду дать просто, непосредственно через Орлова. И Петр ничего бы спрашивать не стал, и я бы брызнул в сторону. Но такой команды нет, а фантазии у Гурова больше, чем нормальному человеку отпущено, во много раз больше. И на основе фантазии прекращать работу нельзя. Спецслужба могла защитить своего человека, не расшифровывая его перед Гуровым. Не защищает – значит, нечего мямлить и вперед! Но почему Еланчук заговорил о раскаянии, которое ожидает Гурова? Несерьезно, недостойно профессионала. И зачем он спохватился, что сказал лишнее, и потупился, довольно некстати упомянул о своих девочках-двойняшках? А если Еланчук не из нашей конторы, а из Интерпола?
Гуров приспустил стекло, выщелкнул на улицу окурок, вспомнил, как возмутился такому поступку немец, инспектор Дитер Вольф, матюгнулся и в добавление к окурку плюнул в окно. Вроде полегчало, и Гуров выехал со двора и направился в прокуратуру.
Еланчук избегал заходить в кабинет Валентино, но пришлось, и теперь гэбист-разработчик сидел в шикарном кресле, вертел между пальцами стакан с виски, однажды пригубил, а так как не пил, не знал, что со стаканом делать: поставить его было некуда, а если на западный манер опустить на пол, то шеф может не понять; нервы же у него и без того расшалились. Валентино не кричал, нормально говорить не мог, поэтому шипел. Еланчук терпеливо слушал, в суть не вникал, зная, что ничего толкового шеф предложить не может. Он ругал последними словами Гурова и в принципе справедливо – сыщик вел себя наинаглейше. И если он, явившись без приглашения, хотел вывести шефа из себя, то справился с поставленной задачей блестяще.