Наркомафия
Шрифт:
– В том же доме. Тут такие разборки были…
– Подробнее.
– С прошлой осени закрутилось. У этой самой Махи на хате квартирант жил. Азербот с рынка. Мать ее потрахивал ну и работала она у него на рынке там… Так вот, там какая то разборка началась… короче потом этого азербота чехи в ж… вы…ли. И община азеровская утерлась, ничего не сделали, а азер этот из города свалил. Оно понятно, петухом то ходить…
– И чо с того?
– Ходили слухи, что этот азер не только мать потрахивал, но и… Он сам об этом на рынке трындел. А потом и его…
Принц сплюнул.
– Так она…
– Торчит
Саня Принц встал, потянулся. В одной легкой куртке без рубашки было… свежо, дневной жары уже не было, но он на это не обращал внимания.
– Мое дело.
* загрузить карман - дать взятку
Энск, 18 июня 20… г.
Писать про это сложно. Больно. И страшно. До ужаса страшно, потому что такого просто не должно быть. Не должно и все тут. А те, кто делают все, чтобы это было, те, кто убивает наших детей - должны висеть на ближайшем дереве в петле из проволоки. Только так и никак иначе.
Но это есть. Таких историй тысячи. И писать про них надо - потому что порождения ночи боятся света, а твари, что "торгуют счастьем" боятся правды. Боятся правдивого слова про них самих и про их жертв. И поэтому - слово должно быть сказано. Чего бы это не стоило.
Как Маха стала наркоманкой, стала торговать своим телом за дозу? Как это все могло произойти в пятнадцать лет с девчонкой, которая должна только и думать, что о первых воздыхателях, да о том в какой институт надо поступать? А вот так и произошло. Как это обычно происходит - так произошло и тут.
Маша была из хорошей, интеллигентной семьи, ее отец был профессором местной консерватории, а мать - главным бухгалтером завода. В семье стоял настоящий рояль, жили они в центре в хорошей квартире, родители окружали ее вниманием лаской и теплом, как могли. Устроили в школу - в хорошую школу, в одну из лучших школ города. Устроили в музыкальное училище - до того как началось она подавала надежды…
Беды начались, когда рухнула страна.
Когда рухнул Советский союз - работа профессора в консерватории из престижного постепенно превратилось в работу для лохов, лузеров, отстоя. Отец долго пытался устроиться - но, наверное, старого пса новым фокусам не обучишь. Он так и умер - год назад, бедный, жалкий и неустроенный, всеми покинутый и забытый. Он не мог найти понимания и поддержки даже у своей жены - наверное, поэтому и умер.
Мать работу свою тоже потеряла - но в отличие от отца устроиться в жизни смогла. Пошла работать на рынок, торговала сначала шмотьем, привозимым из Турции и Китая. Потеряла деньги в девяносто восьмом, пошла работать на других людей. Всю торговлю продуктами питания в этом городе держала азербайджанская община - они и наркотиками торговали, пока их чеченцы не вышибли с этого рынка. Вот так и стала их мать - продавцом, потом главным бухгалтером, только не на заводе, а у некоего Гасана как-то-там-Задэ, жирного, золотозубого, дурно пахнущего и плохо говорящего по-русски мужика
Знал ли отец? Да знал, конечно. Знал и молчал. Годами молчал, не смея ничего сказать. Так и умер с этим знанием.
Сразу после похорон Гасан переехал жить к ним - в конце концов, четырехкомнатная квартира в центре, не в самом престижном сейчас районе - но все равно в центре. Платить за съемную не надо. И "русский биляд" под боком.
Дальше рассказывать что случилось? Или сами догадаетесь? Вот-вот.
Это произошло на седьмой день, как "дядя Гасан" переехал к ним. Мать задержалась на работе - отчетность конец квартала. А дядя Гасан приехал домой. Приехал как всегда пьяный, веселый, шумный, пахнущий чесноком и какой-то дрянью, прошел на кухню, долго там возился. Потом подошел к ее двери.
– Открой!
Маша не открывала - у нее была своя комната и свой ключ, она считала дни до совершеннолетия. Жизнь сделала ее не по годам взрослой.
– Открой, да… Я тэбэ подарок купыл…
Дверь слетела с петель после третьего удара…
Она потом долго не могла спать. Закрывала глаза - и это приходило вновь. Вонючая тяжесть… боль… жадные, волосатые лапы, ощупывающие ее… Когда азербот ее трахал - он хрипел, пускал слюни и выплевывал одни и те же слова.
Бляд… Твар… Бляд… Твар…
Знала ли мать… Да, конечно знала. Все ведь начинается с малого… достоинство и честь пропадают не враз… А заканчивается… а вот этим и заканчивается…
На следующий день она проглотила какие-то таблетки - но ее вырвало и она не умерла. Мать сильно избила ее - она била ее по голове и что-то шипела. А вечером снова пришел дядя Гасан…
Потом она стала наркоманкой. Ее подсадила на иглу подруга - просто сказала, что это помогает забыться. Подруга уже давно была системной и получала свою дозу с большой скидкой, по себестоимости - за то, что подсаживала на иглу своих подруг. Сначала разноцветные таблетки, помогающие хоть недолго не чувствовать… Не помнить.
Потом героин…
Дядя Гасан хвастался всему рынку, как он хорошо устроился. Квартира бесплатно. Русский биляд, которую он трахает. И ее дочь, которую он тоже трахает, когда считает нужным. Сородичи слушали его. Завидовали. И ржали…
А потом появился Шмель. У нее не было денег… в общем, она заменила ему ее подругу, когда та сторчалась совсем. Потом она сказала как-то раз Шмелю, что боится идти домой. Шмель спросил: почему.
И она все рассказала…
Она прекрасно помнила тот день, когда ей удалось отомстить. Попала в тему - чехи искали любой повод, чтобы наехать на азерботов - надо было отнимать рынок. И она со своей историей и впрягшимся за нее Шмелем была как раз кстати…
У Шмеля была тачка, он ездил на ней по доверенности. Старая, дешевая, побитая десятка. В тот день она пришла к нему за дозой и думала, что он привычно ее отымеет, а потом даст пару маленьких пакетиков - но Шмель ждал ее уже одетым…
– Поедешь со мной…