Наркотик времени
Шрифт:
— Точно! Он меняет твое восприятие времени, поэтому его следовало бы назвать “темподок”, верно? Плаут казался очень воодушевленным своей мыслью-
— Мне пора в ТМК, — сказал Химммель и начал подниматься.
Усаживая его обратно, Плаут сказал:
— Пятьдесят долларов. Американских.
— С-сколько?
— За каждую. Сквалыга, это же редкость, — Плаут еще раз прокатил капсулу по столу. — Жаль отдавать ее тебе, но только представь, что мы испытаем, все пятеро: мы найдем Тао. Разве обретение Тао в разгар этой дурацкой войны не стоит пятиде-сяти долларов США? Может быть тебе никогда больше не представится такой случай — мексиканская полиция готовится покончить с поставками наркотиков
— Это штука на самом деле так отличается от…
— Да, конечно! Слушай, Химмель, ты знаешь, на что я почти напоролся буквально пять минут назад? На одну из твоих тележек, Я чуть не раздавил ее. Они все время попадаются мне на дороге. Я мог бы раздавить не одну сотню. Скажу тебе еще кое-что; городские власти интересовались, не знаю ли я, кто наводнил Тиуану этими проклятыми тележками. Я, конечно, сказал им, что не знаю… но мало ли что может случиться, если мы не погрузимся сегодня все вместе в Тао.
— Хорошо, — со стоном согласился Химмель, — я куплю у тебя капсулу. — Он вытащил бумажник, ничуть не сомневаясь, что напрасно теряет деньги. Все это просто мошенничество.
Если бы он только знал, как он ошибается!
Джино Молинари, верховный правитель Земли в ее войне против ригов, был одет как обычно, в хаки, единственным украшением служил Золотой Крест первой степени, врученный ему пятнадцать лет назад Гене-ральной Ассамблеей ООН, Доктор Эрик Свитсент обратил внимание, что Молинари плохо выбрит; вся нижняя часть его лица заросла щетиной какого-то грязного оттенка, пробивавшегося, казалось, из глубины тела. Его шнурки, как и ширинка, были распущены.
Вид этого человека был просто пугающий.
Молинари даже не поднял головы, когда гости один за другим заполнили комнату и замерли в оцепенении. Его лицо оставалось безразличным и отрешенным. Он был, без сомнения, тяжело болен и изможден; широко распространенное мнение на этот счет казалось совершенно верным.
Эрик к своему удивлению обнаружил” что в жизни Молинари нисколько не отличался от того образа, к которому все привыкли, наблюдая за ним с экранов телевизоров последнее время. Он не был ни выше, ни здоровее, ни более уверенным в себе. Каким бы странным это не казалось, но этот человек при всем этом сохранял в своих руках реальную власть, не уступая ее никому — по крайней мере на Земле. Внезапно и совершенно отчетливо Эрик понял, что Молинари никогда не откажется от этой власти, несмотря на свое состояние. Это было отчетливо видно по его расслабленной позе, по желанию показаться в своем естественном, неприкрашенном виде перед людьми. Мол оставался самим собой, без всякой позы, без придания себе вида народного героя, “Есть две возможности, — размышлял Эрик, — или ему уже на все наплевать, или на карту поставлено что-то такой важности, что он просто не может позволить себе растрачивать последние силы на представление перед людьми, особенно перед людьми своей собственной планеты. Мол был выше этого. Хорошо это или плохо. Вирджил Акерман вполголоса обратился к Эрику:
— Вы доктор. Вам необходимо выяснить у него, не нуждается ли он в медицинской помощи. — Он тоже казался озабоченным.
Эрик взглянул на Вирджила и подумал: “Меня привезли сюда для этого. Все было устроено для тот, чтобы я встретился с Молинари. Все остальное, все эти люди здесь просто служат прикрытием, чтобы одурачить Лилистар. Теперь я все понял. Я понял, что они от меня хотят. Я понял, кого я должен вылечить. Вот человек, для которого предназначены мое искусство и талант. Вот мой долг, вот то, что мне необходимо сделать”.
Наклонившись, он неуверенно произнес:
— Мистер Генеральный секретарь… — его голос оборвался. Его
Молинари сразу же поднял голову, глаза его прояснились. Он взглянул на Эрика Свитсента и неожиданно пророкотал своим знакомым басом:
— К черту, доктор. Со мной все в порядке. Он улыбнулся. То была короткая, но глубоко человеческая улыбка. Улыбка понимания и сочувствия Эрику и его неловкой и вымученной попытке завязать разговор, — Развлекайтесь. Живите, как все.
— Я собираюсь попробовать малинового охладителя, — сказал Эрик, овладев наконец собой; его сердце снова билось нормально.
Молинари добродушно сказал:
— Старина Вирджил здесь неплохо устроился. У меня была возможность все осмотреть. Надо бы национализировать все это; сюда вложено слишком много частного капитала, а ведь он так нужен в нашей войне, — его полушутливый тон был достаточно серьезен. Очевидно размах воссоздания этого артефакта вывел его из равновесия. Молинари, как было хорошо известно всем жителям Земли, придерживался аскетического образа жизни, однако время от времени позволял себе отступления к сибаритству. В последнее время, однако, излишества постепенно сошли на нет.
— Это доктор Эрик Свитсент, — сказал подошедший Вирджил. — Черт меня побери, если это не лучший хирург-трансплантатор на Земле. В этом вы можете легко убедиться, заглянув в его досье. Он заменил у меня двадцать пять или двадцать шесть различных органов за последние десять лет. Впрочем, я неплохо плачу за это. Он загребает каждый месяц по довольно жирному куску. Хотя и не по такому жирному, как его любящая жена. — Он ухмыльнулся Эрику; его длинное худое лицо приобрело добродушное отцовское выражение.
После паузы Эрик обратился к Молинари:
— Чего я жду, так это дня, когда я смогу заменить Вирджилу его мозги, — Раздраженный тон этого высказывания удивил его самого; видимо, упоминание о Кэти вывело его из себя. — У меня есть несколько под рукой. Один из них гусиный.
— Гусиный, — медленно повторил Молинари, — я совсем забыл в суете этих последних месяцев… просто слишком занят. Слишком много документов надо подготовить, слишком многое устроить. Это глупая война, верно, доктор? — Его большие темные глаза, где-то в глубине которых затаилась боль, уставились на Эрика, и Эрик заметил то, что никогда не замечал раньше. Он заметил силу, которая не свойственна нормальному человеку. Взгляд Мола проявлял проницательность и волю, не сравнимые ни с чьими на Земле. Главный канал, связывающий мозг с внешним миром, — зрение, был настолько развит в этом человеке, что позволял ему хранить в памяти мельчайшие события, происходящие у него на глазах. И поверх всего этого в его глазах всегда присутствовала настороженность, ожидание нависшей над всеми беды. Благодаря своему зрению он продолжал жить, Эрик осознал нечто, что никогда не приходило ему в голову за все годы этой ужасной войны: Мол должен быть их лидером всегда, на любой стадии и везде. _ Любая война, — ответил Эрик со всей осторожностью и тактом” на которые был способен, — тяжёлая вещь для всех, кто в ней участвует, господин! Секретарь, — он подумал и добавил: — Мы все поняли это, когда оказались втянутыми в нее. Это опасность, перед которой оказались народ и вся планета, которые вторглись в застарелый конфликт между двумя другими народами.