Народ без элиты: между отчаянием и надеждой
Шрифт:
Так вместо трудовой миграции из индустриальной в постиндустриальную эру возобладала на уровне и личного, и коллективного проекта миграция из сферы труда в сферу досуга, из творческой напряженности в гедонистическую расслабленность. Вопрос о постиндустриальном обществе был решен не на путях новой творческой мобилизации людей, приглашенных к участию в массовом духовном производстве, а на путях их досуговой демобилизации. Стиль и образ жизни западного человека – а он является референтной группой для западников всего мира – стал определяться не творческим, а досуговым авангардом, распространяющим в обществе декадентско-гедонистическую мораль постмодерна. И, учитывая безусловную культурную гегемонию этого типа, мы вправе спросить себя: а как он воспитает другие социальные группы, и в частности господствующую
Что такое современный предприниматель как досуговый (в глубине своей души) тип?
На этот вопрос отвечает современный опыт, свидетельствующий о многозначительной метаморфозе так называемого экономического человека. Этот человек, то есть предприниматель новейшего образца, категорически избегает таких практик и инициатив, которые ему приписывает веберовская теория, ссылающаяся на традицию протестантской аскезы. Новые предприниматели заведомо не возьмутся за дело, сулящее нормальную по классическим эталонам прибыль в 5-7% годовых и связанную с методическими ежедневными усилиями. Новый авантюрист досуга, сменивший протестантского методиста, ориентируется на такие венчурные формы экономической деятельности, которые по психологическим ощущениям напоминают игру в рулетку и другие азартные игры досуга, а по ожидаемым результатам сродни экономическому чуду. Соответствующие поиски привели к воскрешению средневековых и ренессансных образов ростовщика, менялы, пирата, с одной стороны, получателя феодальных рент, с другой.
О размахе нового спекулятивного капитализма говорят цифры: ежедневно в поисках спекулятивной прибыли государственные границы пересекает капитал в 1,5 триллиона долларов. Чудодейственная рентабельность манипуляций с курсами валют и других игр краткосрочного спекулятивного капитала, в сотни и тысячи раз превышающая рентабельность законопослушных промышленных инвестиций, привела к невиданному валютному голоду промышленности и других отраслей производящей экономики. Буржуа-постмодернист, вкусивший всех прелестей азартно-игрового существования (по модели богемного досуга), стал носителем микроба деиндустриализации. Речь идет, повторяю, не об историческом «снятии» индустриального образа жизни творческо-постиндустриальным, связанным с наукоемкой экономикой, а об регрессивном обрыве: из модерна – в контрмодерн, из продуктивной экономики – к спекулятивно-ростовщической.
Ясно, что у представителей этой виртуальной экономики, манипулирующих мнимыми величинами, но требующими в обмен на это полноценных благ, добываемых народным трудом, есть веские основания выйти из системы национального контроля в неконтролируемое глобальное пространство. Вот почему все представители теневых практик, связанных с паразитарной экономикой спекуляций и перераспределений, выступают ныне в авангарде экономического либерализма. Они решительнее всех отстаивают принцип невмешательства государства в экономическую и социальную жизнь, осуждают национальные суверенитеты в качестве пережитка «агрессивного традиционализма» и ратуют за всемирное открытое общество, в котором никто не берет на себя защиту ни национальных богатств, ни социальных и человеческих прав туземного населения.
Словом, в отличие от интеллигентских романтиков либеральной идеи, эти господа пользуются ею вполне профессионально – как средством избавиться от всякого законного государственного контроля. Они предложили свою версию информационной экономики, в корне отличную от того ее понимания, которое было связано с новой ролью человеческого капитала науки и образования. Отныне под этим понимается не информация, которую фаустовская личность мобилизовала для открытия и последующего производственного применения новых видов вещества и энергии, под этим теперь разумеется информация, касающаяся разницы между сегодняшним и будущим курсом международных валют, а также информация, лежащая в основе так называемых интеллектуальных рент.
В контексте прежнего «фаустовского» понимания интеллектуальная рента связывалась с высокой долей творческого труда в производстве того или иного товара. Однако со временем под интеллектуальной рентой (ныне достигающей 65-70% стоимости товаров стран первого мира) стали понимать все то, что воплощает виртуальную стоимость, касающуюся престижного
С этой точки зрения те представители творческого труда, которые работают над приращением соответствующего символического содержания товара, могут быть рассмотрены как часть господской среды, пользующейся паразитарными рентами. К ним относятся творцы рекламного и шоу-бизнеса, многочисленные дизайнеры и другие мастера соблазнительных упаковок, прячущих технологически устаревшее и интеллектуально убогое содержание. Эти новые интеллектуалы, творческое воображение которых обращено не столько к природе, таящей новые источники вещества и энергии, сколько к природе декадентской личности, таящей новые игры и авантюры гедонистического досуга, выступают как досуговый авангард постмодерна. Во-первых, потому, что избегают настоящих творческих усилий, связанных с сопротивлением природной материи, переориентируясь на неврастеническую податливость современного гедонистического потребителя. Во-вторых, потому, что растущая часть их рецептов и рекомендаций утрачивает связь со сферой настоящего дела, адресуясь в основном к слоям, занятым праздными играми. Усилия этого нового интеллектуального авангарда фактически направлены на то, чтобы ускорить распад некогда единых наций на не имеющий местной привязки глобальный авангард и туземную массу, лишенную прежних интеллектуальных и политических защитников.
При этом не нужно думать, что декадентские элиты, разлученные с трудом и ответственностью и взыскующие изощренных гедонистических игр, являются пацифистами по самой своей досуговой сути. Нам надо отдавать себе отчет в том, что не желающие прилагать усилий, но желающие всем владеть, по логике самого своего существования являются не пацифистами, а империалистами, несущими психологию будущих рабовладельцев и расистов. Постольку, поскольку действуют технологии манипуляции и обмана, они могут оставаться приверженцами переговорного процесса (как внутри страны, так и на международной арене). Но если эти мягкие манипулятивные технологии дают сбои, глобальный авангард не останавливается перед показательными гуманитарными акциями (типа той, что США продемонстрировали в Югославии) или прямыми призывами к пиночетовской диктатуре.
Здесь мы имеем дело с параллельными процессами. С одной стороны, изобретаются все новые виды спекулятивных игр и рент, с другой – формируются силы быстрого реагирования и заградительные отряды. В частности, свободная продажа земли, предусмотренная новым Кодексом РФ, станет источником новой ренты для бесчисленных грабителей и авантюристов, ставших глобалистами, то есть ушедших с высокозащищенного пространства Запада в утратившие государственную защиту российские просторы. Вскоре наиболее ценные земли, способные быть площадками высокоэффективных производств, промышленной и социально-территориальной инфраструктуры, будут скуплены за бесценок, а их владельцы обложат российских промышленников и все население новой данью: платой за аренду собственной территории. И без того малоконкурентная российская промышленность окончательно утратит конкурентоспособность, а населению придется, судя по всему, потесниться, сосредоточившись в мало-удобных для жизни местах и новых резервациях.
Что с нами сделали?
Никто еще, кажется, не продумывал с должной тщательностью все последствия этого небывало откровенного и сознательного разрыва элит с собственными нациями. А последствия – потрясающие. Прежде всего, речь идет о полном пересмотре демократических завоеваний эпохи модерна. Принцип демократического суверенитета народа предполагает выборность правящей элиты и возможность контроля за ее действиями. Сегодня глобализация порождает наднациональные центры власти, которые законодательно не контролируются избирателями.