Народ, да!
Шрифт:
«Право» на угнетение требовало какого-то обоснования. С этой целью правящие классы на протяжении всей истории США разрабатывали изощренную мифологию, которая отравляла умы белых американцев. Сюда относился и миф о «проклятии Хама» — божественном предначертании или просто божьей воле, записанной в Библии, согласно которой утверждалось отсутствие у негра души.
К XVIII веку негру, правда, «вернули» душу, поскольку богословы докопались до того, что проклят был не Хам, а один из его четырех сыновей, который оказался белым. Тогда стали прибегать к всевозможным «научным» данным из области антропологии, психологии и социал-дарвинизма. Если первоначальная функция всех этих выдумок служила оправданию рабства, то на более поздней стадии это делалось для того, чтобы удержать черного «там внизу». Боязнь того, что
В 1822 г. произошло восстание в Чарлстоне, Южная Каролина. Затем последовало восстание Ната Тернера в юго-восточной Виргинии — в штате, где белые жили, как на пороховой бочке, поскольку черных там было на 81 тысячу больше, чем белых. Восстание было жестоко подавлено. И как бы в ответ на казнь Ната Тернера в 1859 г. против рабства восстает с оружием в руках белый проповедник Джон Браун и идет на виселицу во имя святого дела свободы. Крепнет движение аболиционистов — белых американцев, боровшихся за освобождение негров из рабства. 11 января 1859 года в письме Ф. Энгельсу К. Маркс писал: «По моему мнению, величайшие события в мире в настоящее время — это, с одной стороны, американское движение рабов, начавшееся со смертью Брауна, и, с другой стороны, — движение рабов в России». [7]
7
К. Маркс, Ф. Энгельс. Соч., т. 30, с. 4.
Через два года после казни Джона Брауна в США началась Гражданская война, которая привела к отмене рабства. 4 миллиона рабов были объявлены навсегда свободными. Но трагедия заключалась в том, что эмансипация черных «де юре» не освободила их от расистского отношения к ним, а значит, по существу, перечеркивала юридическую действенность принятой 1 января 1863 года «Декларации об освобождении». Расизм оказался не менее ужасным явлением американской жизни, чем рабство. В его основе лежали не досужие рассуждения о том, кто лучше: белые или черные, а отношения угнетения и эксплуатации.
Итак, африканский раб, доставленный в Новый Свет, стал афро-американским рабом. Его молитвами были африканские танцы и африканская музыка. Шли годы. Постепенно утрачивалась его связь с Африкой. Его речь, его мелодии, его танцы стали явлением жизни американского негра. Его религиозными песнями стали «госпелз», «спиричуэлс» — песни-надежды, песни-жалобы, его песнями труда и любви стали блюзы, его мелодиями отдыха стал примитивный джаз.
Одной из первых песенных форм негров был спиричуэлс. Немалая роль в них была отведена стихам, которые послужили началом афро-американской поэзии. Специфика этих песен была в том, что их безымянные создатели вложили в них правду жизни, искренность чувств и мелодии, которыми были переполнены их души. По существу, в них звучали две мечты. В одной из них жила надежда на спасение души, т. е. на свободу в потустороннем мире, другая мечта состояла в том, чтобы обрести свободу здесь, на земле. Но было у спиричуэлс и иное значение: все эти бесконечные поиски «брода через бурный поток» или «моста над бездной» подразумевали не только поиски пути к праведной жизни, но и мысль о возможном побеге на Север. «Небо» и «рай» могли значить и мечты о потусторонней жизни и мечты о свободных от рабовладения районах Севера и Канады.
В библейских текстах рабы находили перекликающуюся с их жизнью тематику. Так появились спиричуэлс типа «Приди, Моисей, к Фараону и скажи, чтоб он отпустил мой народ» или «Разве не Господь спас Даниила — так почему же не всех людей?».
Дух народа был удивительно несгибаемым. При всей отчаянности их положения они умели и шутить и любить. «Знаю, что в понедельник жару мне могут дать, зато на закате в субботу девушку буду ждать». «Буду с крошкой Долли танцевать, в туфлях рваных танцевать, крошку Долли обнимать, куклу Долли. У Долли тоже нет туфель целых. Значит, танцуем смело». В песню пришел и белый герой, Джон Браун, отдавший свою жизнь за свободу черных. «Он мечтал, чтоб каждый раб свободным стал, и за это жизнь отдал», — пели они.
Спиричуэлс изгонялся
Впервые сборник «Песни рабов Соединенных Штатов» был издан в 1867 году благодаря Уильяму Аллану, которого на это нацелил полковник армии северян Томас Хиггинс, командовавший черными частями в Гражданскую войну.
Другим не менее важным жанром песенного творчества черных американцев стал к началу XX века «блюз», что в переводе значит «грусть». Форма блюзов — песен-жалоб выражала и очень личную утрату: обманутую любовь, утраченные грезы, смерть родных или близких и протест против социальной несправедливости. «Я копаю тоннель за шесть разнесчастных монет, я копаю могилу себе, у меня уже легких нет» — поется в «Силикозном блюзе»… «Я дошел до предела», — пел знаменитый исполнитель блюзов Хадди Ледбеттер… Истерзанное линчевателями, обгорелое туловище негра свисает с дерева, рассказывает в своем разрывающем душу блюзе «Странный плод» великолепная певица Бесси Смит, трагически скончавшаяся у дверей госпиталя для белых, потому что ей — черной — отказали в первой помощи.
Основы негритянской художественной прозы, как и поэзии, тоже заложили своим творчеством рабы, которые по мере овладения языком своих хозяев рассказывали друг другу, а затем и своим белым хозяевам, которых они нянчили в детстве, сказки и приключения, известные им от своих родителей, сказки, привезенные ими из «старого дома» — из Африки. Любопытно, что это не были чисто африканские сказки, а их своеобразное переложение, адаптация к новым условиям. Даже животный мир и флора были из непосредственного нового окружения. Кто-то их рассказывал, кто-то пересказывал, остальные модифицировали. Это было подлинно народное творчество.
Сочинения эти, как отмечали их собиратели, были далеки от англо-саксонской традиции и тем самым сыграли роль важного компонента, пополнившего и обогатившего американскую культуру. Их значение было велико и потому, что с ним, с его образным миром и необычным видением американцы знакомились в чистом возрасте детства. Вот почему они сыграли немалую роль в становлении национальной психики и белых и черных. Впрочем, знакомство в раннем возрасте с негритянским фольклором еще не было гарантией того, что, покинув детство, человек не становился расистом. Таков был парадокс Юга.
Пословицы, поговорки, заклинания да и сказки с западноафриканской символикой передавались из уст в уста — умеющих писать почти не было. Рассказы были о колдунах, об охотниках и о необычайных пиршествах. К ним присоединялись все те же темы о небе и рае, куда надеялся в конце пути или при жизни попасть негр.
Вместе с тем фольклористы, занимавшиеся компаративистикой, отмечают не только сходство негритянской литературы с африканским образным строем, но и их расхождение. По своему духу, по способу выражения африканский фольклор лаконичен, сдержан, философичен, даже фаталистичен. В этом отношении американский фольклор с его эмоциональным характером представляет собой его противоположность. Фольклор черных был продуктом симбиоза африканского прошлого и трудносплетений жизни негра в США. Примером тому могут стать дошедшие до нас сказки дядюшки Римуса, собранные Джоэлем Чэндлером Харрисом. Конечно, это уже не те сказки, что существовали когда-то, те, увы, утрачены навсегда, и навсегда останется для нас неясным многое из той символики, что было полнозначным в похождениях великолепного Братца Кролика.
Фольклористы упрекали Харриса за то, что он пересказал сказки дядюшки Римуса «извне», не поняв того, что было «внутри». И все же, даже если они и правы, собиратели заслуживают признательности за то, что сберегли для нас жемчужины народного творчества. Жемчужины-сказки, которые сочинялись усталыми отцами под полуденным палящим солнцем на ржаво-багряной земле Джорджии, чтобы потом, когда зайдет назойливое светило и станет «как в животе темно», шепотом поведать их своим детям. А те пронесут их сквозь жизнь, обогатят своим опытом и расскажут своим детям. И, кто знает, быть может, один из них вспомнит эти сказки в предсмертной агонии, свисая, подхваченный веревками, с дерева, в то время, как там, внизу, улюлюкающая толпа озверелых расистов будет раздувать под ним костер.