Народ Мухаммеда. Антология духовных сокровищ исламской цивилизации
Шрифт:
Любая неожиданно открывающаяся перспектива, при всем понимании ограниченности возможностей, ощущалась праздником.
Но когда визирем Рукн аль-Даулы стал Ибн Амид, все настолько изменилось, что его, возвращавшегося к себе из султанского дворца, ожидали только чиновники. И на аудиенциях нужно было обсуждать малозначительные непредвиденные события, которых не может избежать ни один правитель или министр. Ибн Амид создал организованную систему и привел дела в полный порядок, так что теперь мог тратить большую часть дня на учение и ученых. Он завоевал такое уважение среди воинов и гражданских, что ему стоило лишь взглянуть на человека с неодобрением, и тот слабел от страха, что я неоднократно видел. Ах, если бы только
Но когда Ибн Амид приехал в Фарс учить сына своего господина, Адуда аль-Даулу Фаннахусрава, умению из умений – искусству королей: как следует править и как беречь свою страну, он увидел в Адуде аль-Дауле способного ученика. И этот правитель называл его только Великим Мастером или просто Мастером и был благодарен ему за успехи политики, за сохранение власти, защиту границ и победы над врагами, за покровительство земледелию и суровость к нарушителям покоя, за то, что тот смог сделать государство похожим на то, каковым оно было раньше.
Тот, кто, читая эти строки, не знает, сколько в действительности сделал Ибн Амид, может подумать, что я преувеличиваю. Но, клянусь Тем, Кто требует от нас только правды, я не преувеличил ничего».
В ночь второго четверга декабря 360 года в Хамадане умер Великий Мастер. Вместе с ним ушло из мира его величие, в самом полном смысле этого слова, и ни в ком после его смерти не соединялись все его добродетели.
Отчаяние
Случилось так, что в 61 году (971 г.) после длительного отсутствия я снова побывал в некоторых багдадских обществах. Там уже не было тех, кто заполнял их раньше, чьи беседы приносили жизнь и блеск в эти комнаты. Я встретил только нескольких из прежних, и, когда мы заговорили, оказалось, что те истории, которые я так любил, уже почти забыты.
В доме судьи Мухаммеда из Хашимитов мы говорили о величии и многолюдности Багдада во дни Муктадира. Я рассказал о книге, которую видел у Мухаллаби, описание Багдада времен Муктадира, в которой был приведен перечень десяти тысяч городских бань и указана численность жителей, судов и кочевого населения, а также то, сколько ячменя, пшеницы и подобных им товаров продавал город. Чтобы судить о богатствах того времени, следует сказать, что продавцы льда платили тогда лодочникам по тридцать или сорок тысяч дирхемов ежедневно только за его доставку.
Теперь это кажется немыслимой суммой, сказал судья. Но, как он слышал от одного старика, в 45 году число жителей и зданий, по строгому подсчету, составляло лишь десятую часть того, что было во дни Муктадира (тридцатью годами ранее).
Мы говорили о том, как все оскудело, и как беспокойны люди, какими жалкими они стали, называя это заботой о надежности или практичностью, и как не хотят теперь рисковать новые дельцы, и с какой неохотой помогают попавшим в беду.
Мы решили, что перемены произошли оттого, что стало меньше денег.
«В те времена, если в столицу прибывал ученый, – сказал Абу Хасан ибн Юсуф, – люди посылали ему около тысячи дирхемов, чтобы тот ни в чем не нуждался. А теперь – только несколько дней назад ко мне приходил человек славного рода, и его рассказ о собственной нищете было больно слушать. Для того чтобы начать все заново, ему нужно было тридцать или сорок дирхемов, и я не мог вспомнить никого, кто бы наверняка пожертвовал эту сумму. И в том же году, когда нас посетил друг самого Абу Хашима Джубая, мы обращались к некоторым людям за помощью, но безрезультатно.
На улице, где я жил, – продолжал он, – улице Маравейхи, живут бывшие управители и чиновники, землевладельцы и дельцы, и я подсчитал, что их общее богатство составляет четыре миллиона динаров. Теперь же на этой улице, за исключением только Абу Урбана, нет никого, кто бы владел больше четырех тысяч дирхемов».
«Однажды я говорил с Абу Хасаном, секретарем Ахваза, человеком достойным и мудрым, благородным и знающим свое дело. Он управлял Ахвазом при Абу Абдулле Бариди, после – при Муиззе аль-Дауле, затем – Басрой при Абу Касиме Бариди и при Мухаллаби. Он знал душу тех времен и сам испытал их заботы и превратности.
Мы рассуждали о расцвете и упадке, о равнодушии друзей к человеку, потерявшему свое богатство, и я вспомнил слова Ибн Фурата: «Всевышний благословляет людей, которых я не знаю и которые не знают меня». И другое изречение: «Вот все мои беды, и причиной каждой из них без исключения был кто-то, к кому я был добр».
– Такова истина наших времен, – сказал Абу Хасан. – Но она стала ею недавно. Прежде друзья были преданными друзьями. И есть любопытное следствие этого упадка человеческой натуры, этой утраты идеала дружбы, – люди готовы довериться любому незнакомцу, приняв его за надежного человека, и в то же время считают, что те, кого они знают, те, кого они называют своими друзьями, приносят им вред.