Народные русские легенды А. Н. Афанасьева
Шрифт:
Пятнице приписывают влияние на здоровье, урожай хлеба и плодородие скота, почему во время падежей, моровой язвы и других бедствий прибегают к ней с мольбами, совершают общественное богослужение и приносят очистительные жертвы; в пароде ходят даже молитвы, сочиненные в честь св. Пятницы: они носят на шее от различных недугов или привязываются к больной голове. Во время церковных обрядов прежде выносили икону св. Параскевы, увешанную лентами, монистами, цветами и душистыми травами: эти цветы и травы оставались в церкви, и отвар их давали пить отчаянно больным как вернейшее средство к исцелению. По народному поверью, кто соблюдает пятницу, у того не будет лихорадки. В Калужской губернии при начале жатвы одна из старух, известная по легкости своей руки, отправляется ночью в поле, нажинает один сноп, связывает его и до трех раз то кладет, то ставит на землю, произнося следующие слова: «Пятница-Параскева, матушка, помоги рабам Божиим (следуют имена) без скорби и болезни окончить жатву; будь им заступница от колдуна и колдуницы, еретика и еретицы!» Затем, взявши сноп, она старается пройти до двора, не будучи никем замеченною. На праздник Покрова девицы, желающие выйти замуж, обращаются с просьбою о том к Пятнице:
122
Снегирева: Простонар. русск[ие] праздники, ч. IV, с. 118; ч. I, с. 48.
14. О Ное Праведном
Заставил Гасподь слипова ды бизрукыва караулить сад. Бизрукый яблыка ни дастанить, слепой ни найдить. Паспели яблыки, пашли духи сладкии. «Малый, как жа нам яблычка покушать?» — «Садись верхом на мине, а я пыдвизу к яблынки». Слипой нарвал пазуху яблык. Бизрукый узрил Бога, драгнул от яблынки бежать. Слипой ат плеч (он за пличи диржалси — вирхом на бизрукым) атарвалси, ударилси аб земь, ды-й абмёр. Гасподь приходить: «Бизрукый, иде слипой?» — «Омырык яво ашиб». — Гасподь приходить к слипому: «Слипой, с чаво ж ты абмёр? абманываишь ты мине, слипой? ни омырык тибе ушиб, ты с пличей убилси с бизрукыва!» — «Абманул я тибе, Госпыди! прасти мине». Прастил слипова, ды-й пашол.
Сыбрались караульщики на варатах стаять. Идёт дьявыл: «Здрастуйти, рибята! што ж вы яблык ни jидитя?» — «Как жа нам их есть? у мине рук нету, у ниво глаз. Я ни дастану!» — «А я ни найду!» — «Плохи ж вы, рибята, кады в саду яблык не jидитя». — «Мы ни ухитримся, как их есть!» — «Эка, как? Бизрукый пади ударьси аб яблыню, а слипой падбери!» Яблынки были насажины друг ат друга на сажню. Бизрукый как ударился аб яблыню — увесь тот сад абтрёс. Слипой лёг на пуза, прикатал усю траву — всё яблыки искал. Ну, Гасподь приходить: «Караульщики, хто ж у вас сад абтрёс?» — «Ветир паднялси, увесь сад абтрёс!» — «Ат чаво жа яблыни пазавяли?» — «Ат яснава со(л)нца!» — «Ат чаво жа нижнии бака папрели?» — «Ат сильныва дожжа!» — «А хто жа у вас в саду траву примял?» — Слипой гаварить: «У мине живот балел, все каталси!» — «Врёшь ты слипой! всё абманываишь мине!» Сабрал Гасподь караульщикав, узял огнинныи прутьи, выбил их огнинными прутьими: «Выдитя, праклятыи калеки, вон из маиво саду, пабирайтиси по миру атныни да веку!»
Гасподь сказал: «Дай жа я сделаю Ноя Правидныва, штоб у маём у свети была правда». Приставил сабаку голую караулить Ноя Правидныва: «Сматри ж ты, сабака, никаво ни пущай сматреть маиво Ноя Правидныва!» Приходить дьявыл к сабаки: «Пусти мине, сабака, Ноя Правидныва пысматреть!» — «Мне Гасподь ни вилел никаво пущать». — «Хатя ты ни пущаишь мине Ноя Правидныва пысматреть, а я тибе дам шубу и на руки и на ныги: придеть зима, придуть марозы — ни надыть тибе избы». Дал дьявыл сабаки шубу; сабака пустила дьявыла пысматреть Ноя Правидныва. Дьявыл ахаркыл, апливал Ноя Правидныва; стал Ной синий, зиленый, дурной… странно на Ноя глидеть стало! «Што ж ты, сабака, да Ноя дьявыла дапустила? што ж я тибе гаварил!» — «А што ж ты мине без шубы приставил?» — «Штоб ты цирковныва звону ни слыхала, у Божий храм ни хадила!» Взял Гасподь, апасли той сабаки, Ноя вывырезал (sic.): аплёвыныя, ахоркыныя в сирёдку… Из Ноевыва рибра сделал Гасподь жину Евгу. «Ну, Ной с Евгаю Правидныи! усе плады ештя; аднаво плада не трогайтя, вот с той-та яблынки». Евга гаварить: «Ной Правидный! ат чаво ж эта Бог гаварить: усе плады ештя, а с аднаво ни трогайтя? Давай пакушаим!» Съели па яблычку, па разу укусили… друг друга зыстыдились: Евга пыд лопух, а Ной пыд другой — друг ат друга схаранилиси. Приходить Гасподь: «Ной Правидный! игде ты?» — «Я вотын!» — «Иди ка мне». — «Я наг!» Ной гаварить: «Госпыди! сатвари нам адёжду». Вышли ани к ниму; выбил их Гасподь огнинными прутьими, выгнал из саду вон!
Выслымши из саду Ноя Правидныва, умилилси Гасподь. «Ной Правидный, — гаварить, — у нас будить чириз три года патопа; штобы ты в три года кавшег выстраил. Ной Правидный! кавшег строй, да жине ни сказывай, што строишь!» Пашол Ной Правидный у рощу строить кавшег; строить год, строить два. Дьявыл приходить: «Ной Правидный, што делаишь?» — «Разве ты слипой? ты видишь, што я делаю!» — «Я вижу, што ты строишь, ды ни знаю!» — «И ни веляна тибе знать!» Дьявыл ударилси из рощи к Ноивый жине, к Евги: «Евга, успраси ты у мужа, што он делаить?» А Ной Правидный жине отказываить: «Я так на рощи хажу, на древья сматрю, сам сибе забавляю!» — «Ён ни па рощи гуляить, ён што-й-та рубить!» — «Я ни знаю». — «Сделай жа ты квасу, наклади хмелю!» — Усхвалил сам сибе Ной: «Слава тибе, Госпыди! састроил сибе судно за полгода патопы». Приходить, стал кушать: «Евга, нет ли чаво пакушамши напитца?» Напилси квасу, лёг атдыхать. «Ной Правидный! два года ходишь, да мне правды ни скажишь, што-й-та такоя ты рабатаишь?» — «Экая ты! Вот асталась палгода да первыва мая; у маи-месицы, у первым числе, будить патопа!» — Атдахнумши, приходить Ной к кавшегу; увесь кавшег дьявыл разметал. «Экая!.. пригряшил я дли(я) тибе!» Шесть месицев ён jиво сыбирал ни пимши, ни емши, и дамой на хадил. Приходить жа Гасподь: «Ной Правидный, сабирай жа всяких звирьёв у кавшег па паре, и дичи, пладов всяких». Сабрал-жа ён звирьёв всяких, и ужов, и пладов всяких. «Будить, — гаварить Гасподь, — патопа: затопить и леса, и луга, и болота, и дама! Будить патопа на двинатцать сутык». Ной забрал всё.
Дьявыл гаварить: «Евга, как жа мне с табою у кавшег залесть?» — «Я ни знаю!» — «Разуй леваю ногу, да глянь скрозь ноги на мине; а патыль (до тех пор) ты ни лезь у кавшег, пакыль страшная патопа ни настанить, пакыль вада ни разальётси увизде; ён на тибе закричить:
Приходить Гасподь: «Што вы живы ли усе?» — «Слава ти, Госпыди! усе живы!» — «Выходитя ж вон!» Усе вышли; напаследак дьявыл сиг! «Вот, Госпыди, хотел мине утапить; ведь я вотан! я тибе бальшой враг!» — «Кали ж ты мне бальшой враг, вазьми ж ты мине за руку». Вазьмёть дьявыл Госпыда папирёх руки, да ни паймаить — руку апустить. «Дай жа я тибе вазьму за руку!» Как вазьмёть Гасподь дьявыла за руку — «Ой, ой, ой! я буду тибе хоть меньшой брат!» — все, вишь, у братья лезить. «Лезь жа ты, меньшой брат, у моря, дастань зимли горсть: давай зимлю засивать». Ани прибились х(к) кургану, а кругом все моря стояла. Полез дьявыл в моря, схватил зимли горсть, да ни вытащил — всиё размыла! Раз слез, другой, третий слез… у читвёртай полез. «Брат, — гаварить Гасподь, — скажи: Госпыди Иисус Христос!» Сказал дьявыл: «Госпыди Иисус Христос!» — нырнул в моря и вытащил зимли у горсти с макавых два зирна. «Лезь жа ищо, этай зимли мала!» — «Пастой жа, — гаварить сам сибе дьявыл, — я запхаю сибе за щику зимли: што Гасподь будить делать, я сибе тожа сделаю». Взял Гасподь перехрястилси, кинул зимлю на три стораны: сделались па взморью луга, леса, рощи… ровна! «Госпыди, а што я? за маи труды, какоя будить угожения?» — «Пасажали мы белый свет; может, тибе будуть хвалити, мине поминати; я и тем буду даволин».
«Ну, Ной, живи на зимли, радися, пладися!» — «Госпыди, скора ж ат мине ат аднаво белый свет нарадитца?» Гасподь гаварить: «Ты мужика сваляй из глины, а гаспод из пшенишныва из теста». Барзой кабель стаял сзади, схватил пшенишный ком да бижать: ат Варонижа да нашива сила всё аднадворцев и <…> «Госпыди, я пасилил народу ат Варонижа ды Куракина на двести на восемдесят вёрст. Госпыди, у чом жа нам жить будить? народу я распладил многа!» Гасподь дал им тапоры, срубил им избы: «Живитя, вот вам избы!» — «Госпыди, на чом жа нам работать?» Дал Гасподь лошадь. «Да чем жа jиё абратать?» Гасподь свизал обрыть [123] , свизал хамут. Вот спирва сыбралось чилавек сорык народу абгарнуть (окружить — см. Опыт обл. словаря, с. 131) лошадь ды загнать в хамут, а там обрыть вздернуть; стали впириди, растапырили хамут да обрыть! Гасподь паймал лошадь, запрёг: «Вот вам, — гаварить, — изба, лошадь, упряжь; живитя да мине хвалитя!» Вот мы таперича живём да и хвалим jиво: «Слава тибе, Госпыди! што усё паказал».
123
Мочальная или веревочная узда (Опыт обл. великор. словаря, с. 135).
(Доставлена П. В. Киреевским).
Примечание к № 14. Начало этой любопытной легенды заимствовано из «Притчи о теле человеческом, и о душе, и о воскресении мертвых». Притча эта встречается во многих рукописных прологах XIII, XIV, XV и XVI столетий и между сочинениями Кирилла Туровского, который передает ее в более распространенном изложении (см. Рукописи графа А. С. Уварова, т. 2, с. XLVI—LI, 137—141). Конечно, отсюда она перешла в народные сказания, и это служит новым свидетельством того влияния, какое оказывала книжная литература на устную. Для сличения приводим здесь саму притчу:
«Человек некто добра рода насади виноград, и оплотом огради, и отходя в дом отча своего: „Кого, — рече, — створю стража дому моему и притяжанию? Аще бо поставлю сде от предстатель моих, то потеряют мой труд. Но сиче створю: поставлю стража хромча и слепча, да аще кто хоще украсти от враг моих в винограде, слепец чюеть, а хромець видить; аще кто от сего всхощеть, хромець убо не имать ногу дойти, слепець же аще поидет — в пропастех убьется“. И посадив я, отъиде. На долзе бо седящим им, и рече слепече ко хромчю: „Что убо благоухание полетаеть изнутрь врат?“ Отвеща хромець; „Многа блага господина наю внутрь есть, иже неизреченьная вкушения: но понеже премудр есть господин наю, мене посади хромаго, а тебе слепаго, и не можеве того дойти и насытитися“. Отвеща слепече хромчю: „Почто еси сих не возвестил да быхове не жадала? Аще бо слеп есть, но ногы имам и силен есмь носити тя: ныне бо возми кошь, и всади на мои плещи, и аз тя несу, а ты мне путь поведай; и вся благая господина наю обоемлеве. Да егда приде господин наю, укрыется дело наю от него; аще мене воспросить, и реку: ты веси, господине мой, яко слеп аз есмь; аще ли тебе вопросить, ты же речи: аз хром есмь, и тако премудруеве господина наю“. Всед же хромець на слепеца, и шед окрадоста овощь господина своего. По времени же пришед господин винограда, и види его окрадена, повеле привести слепца, и глагола: „Не добра ли тя поставих стража винограду моему, почто еси окрал его?“ Отвеща слепече: „Господи, ты веси, яко слеп есмь; аще бых хотел дойти, не вижю дойти; но крал есмь хромець, а не аз“. И повеле господин блюсти слепеца, дондеже приведуть хромца. Призвану же хромчю, начастася спирати. Хромець глаголаше слепчю: „Аще не бы ти носил мене, николи же могл бых там дойти, понеже хром есть“. Слепець же глаголаше: „Аще бы не ты мне путь поведал, то не бы аз там дошел“. Тогда господин, сед на судищи, нача судити, и рече господин: „Яко же еста рекла (крала), тако ка всяде хромець на слепца“. Вседшю бо хромьчю на слепца, повеле бити немилостивено».