Народные сказки и легенды
Шрифт:
Отдохнув после дороги, Франц собрал в гостинице, где он остановился, предварительные сведения о состоянии своих должников.
— Как поживает Петер Мартенс? — спросил он за обедом у соседей по столу. — Жив ли он, и продвигаются ли его дела?
— Петер Мартенс солидный человек, — ответил один из собеседников, — он ведёт экспедиционную торговлю и получает от неё большой доход.
— А Фабиан из Плюрса, всё также богат?
— О, этот заседает в Совете и не знает счёта своему богатству. Он получает солидную прибыль от своих шерстяных фабрик.
— А как дела у Джонатана Фришкера?
— Э, быть бы ему теперь богачом, если бы невеста императора Максимилиана [194] не ускользнула
— А торговый дом Бютеканта ещё держится, или пришёл в упадок?
[194]. Анна Бретанская
— Несколько лет назад в его стропилах появились трещины, но испанские каравеллы [195] снова выправили и укрепили стены этого заведения.
Итак, у Франца появились сведения о некоторых купцах, к которым у него были претензии. Он узнал, что у большинства из них дела процветают, тогда как при жизни отца они находились на грани разорения, и для себя отметил: рассудительному банкроту нет цены там, где затевается новое дело. Франц не замедлил привести в порядок бумаги и официально предъявил должникам их старые долговые расписки. Но антверпенские купцы встречали молодого бременца точно так же, как купцы в немецких городах обычно встречают его земляков: они всюду оказывают им дружеский приём, однако, когда речь заходит о невыплаченных долгах, перед приезжими закрываются все двери и никто больше не изъявляет желания их у себя видеть. Антверпенцы ничего не хотели знать про старые долги. Одни утверждали, что кредитор, вовремя не предъявив к оплате счета, сам же и виноват; другие не могли вспомнить никакого Мельхиора из Бремена, — они подолгу рылись в своих расчётных книгах и не находили в долговой статье это незнакомое имя. Но были и те, кто предъявлял ему как наследнику встречный иск на большую сумму. Не прошло и трёх дней, как Франц угодил в долговую тюрьму, из которой не мог выйти, не выплатив всё до последнего геллера.
[195]. Испанские корабли, ходившие с товаром в Америку.
Перед молодым человеком, ещё недавно возлагавшим большие надежды на антверпенских покровителей своего счастья, открылась безрадостная перспектива. Прекрасные мыльные пузыри исчезли. Мучительная тоска овладела им, после того как у самого берега, посреди гавани, где он надеялся найти убежище от свирепого шторма, его судёнышко потерпело крушение. Любое воспоминание о Мете болью отзывалось в чувствительном сердце. Не было и тени надежды когда-либо снова всплыть на поверхность из пучины водоворота, куда погрузился Франц, пытаясь протянуть ей руку. Он сам нуждался в помощи, но, если бы даже ему и удалось высунуть из воды голову, то и Мета не смогла бы помочь терпящему бедствие и вытащить его на сушу. Его охватило немое отчаяние. Единственным желанием было умереть, чтобы разом покончить со всеми мучениями.
Франц и в самом деле попробовал было уморить себя голодом, но не всякий может, подобно Аттику Помпонию, [196] подчинить органы пищеварения собственной воле. Здоровый, крепкий желудок не так легко мирится с решением головы и сердца. Не испытывая никаких других желаний, кроме одного, — смерти, он два дня воздерживался от еды. Но им вдруг овладел мучительный голод, полностью укротивший его волю и взявший на себя руководство всеми поступками, которыми обычно управляет душа. Он приказывал руке взять из миски еду, рту принять пищу, челюстям прожевать её, а обычные процессы пищеварения выполнялись без приказаний, сами собой.
[196].
Итак, решение умереть, питаясь одной чёрствой коркой хлеба, в котором на двадцать седьмом году жизни действительно есть что-то героическое, чего не скажешь, к примеру, о семидесятисемилетнем старце, потерпело крах. Впрочем, жестокосердные антверпенцы вовсе не собирались вымогать деньги у мнимого должника. Им самим не хотелось платить ему, и только. Достигла ли церковная молитва в Бремене преддверия Неба, или лжекредиторы не пожелали кормить нахлебника, — так или иначе, по прошествии трёх месяцев Франц был выпущен из тюрьмы с условием, что в течение двадцати четырёх часов навсегда покинет город. Из надёжных рук юстиции, завладевшей его лошадью и багажом, он получил пять гульденов на дорогу, — всё, что осталось от денег, вырученных при продаже его имущества, после того как из них были удержаны добросовестно подсчитанные расходы на содержание в тюрьме и судебные издержки.
С тяжелым сердцем и посохом в руке Франц безропотно покинул город, куда ещё так недавно въезжал, окрылённый честолюбивыми надеждами. Угнетённый и подавленный, не зная что предпринять, а, вернее, совсем ни о чём не думая, он вышел через ближайшие ворота из города и побрёл, не заботясь о том, куда приведёт выбранная волею случая дорога. Франц не приветствовал встречных, никого не просил о ночлеге, пока усталость и голод не вынуждали его поднимать глаза и, по церковной колокольне или по иному признаку, отыскивать жилище, если он нуждался в человеческом участии. Много дней, как безумный, брёл он без цели и смысла. Инстинкт незаметно направлял его здоровые ноги прямой дорогой к родному городу, но на одной из улиц он, словно проснувшись вдруг от тяжёлого сна, остановился в нерешительности, не зная, идти ли дальше, или повернуть назад. Стыд и смущение овладели им, когда он представил себя вернувшимся в родной город нищим, заклеймённым печатью презрения, вынужденным принимать благотворительную помощь сограждан, которым сам её оказывал в былые времена своего богатства. Как мог он осмелиться смутить прекрасную Мету, представ перед ней в таком виде?
Франц не дал воображению дорисовать эту печальную картину и пошёл прочь от города с такой поспешностью, будто от самого Бремена с язвительными насмешками за ним гналась толпа уличных мальчишек. Он принял твёрдое решение добраться до гавани в Нидерландах, наняться матросом на испанский корабль, отправляющийся в Новый Свет и не возвращаться на родину до тех пор, пока в золотоносном Перу не добудет богатство, которое когда-то имел, но так неосторожно растерял, прежде чем узнал цену деньгам.
В то время как устремлённый в будущее Франц обдумывал новый план, прекрасная Мета представлялась ему слабой, еле различимой вдалеке тенью, однако странствующий фантазёр утешал себя мыслью, что не далёк день, когда в его жизни любимая снова займёт подобающее место, и ускорял шаги, словно торопясь приблизить исполнение своей мечты.
Ещё до захода солнца он снова пересёк границу и очутился недалеко от Рейнберга, в маленьком местечке Руммельсбург, совершенно разрушенном в тридцатилетнюю войну. Возницы прибывшего каравана с ликёром уже заполнили весь постоялый двор, и хозяин, у которого не было больше ни одного свободного места, указал ему на ближайшую деревню, тем более, что вид смахивавшего на бродягу путника не внушал ему никакого доверия и наводил на подозрение, не присматривается ли этот воришка к товару его постояльцев.
Несмотря на сильную усталость, Францу пришлось снова забросить походный мешок за спину и продолжить путь. Уходя, он пробурчал сквозь зубы несколько горьких упрёков и проклятий в адрес жестокосердного хозяина, и тот, почувствовав видно сострадание к чужестранцу, крикнул ему вдогонку:
— Послушайте, молодой человек, что я вам скажу. Если вы хотите отдохнуть здесь и не боитесь одиночества, то я могу вас хорошо устроить. Наверху, вон в том замке, много пустых комнат. В этих комнатах никто не живёт, и у меня есть от них ключ.