Наружка
Шрифт:
— Закамуфлирован под «ледник», то есть холодильник. Вместе с ним обычно пускаются два-три ложных вагона. Внутри, несомненно, охрана. Но не думаю, что мощная и готовая положить животы свои за чужое.
— Хорошо. Молодцы, — похвалил обоих хозяин. — Нам придется поспешить. Помимо того, что на Севере прииски начинают закрываться, вернулась с нехорошими вестями группа от Байкалова: в действие вмешалась какая-то третья сила. Медлить становится опасно. Отдыхайте. Утром всем быть наготове.
Утро тихонько стягивало одеяло с ленивой и заспанной ночи. Что-то бормотал недовольный Енисей, разминая затекшие бока.
День, как и вся предыдущая неделя, обещал быть ясным, но пока «наружке» приходилось греться
— Будь здесь Костя или Аркадий, они бы песенку мне на сон спели, — помечтала, не открывая глаз, Катя.
Поджав ноги, она сидела у дверцы. Рядом на сиденье теснился Некрылов, вновь не постеснявшийся в открытую оттереть от девушки претендентов. Ради этого даже уступил Борису удобное, у второй дверцы, но и более дальнее от Кати место.
Переднее сиденье, как и положено, занимал Лагута, в отличие от остальных бодрый и спокойный.
На пожелание Ракитиной никто не откликнулся. Борис постеснялся, Некрылов посчитал ниже своего достоинства опускаться до пародиста Белого, не говоря уже о Моряшине, который еще молоко у мамки сосал, когда он, филер Некрылов, по крышам бегал. Лагута сделал вид, что рассматривает что-то за окном.
Впрочем, ответа Катя и не ждала: нет песен — сама себя убаюкаю.
А Белый и Моряшин сидели в это время около дачи, на приглянувшемся кончике «тещиного языка». Как легендировались, про то в машине не знали. Да мало ли чем могут заниматься два мужика в кустах на берегу. Надо — и голубых изобразят. Проблема, что ли? Аркадий вон — белый по фамилии и красный по убеждениям, Вентилятор не разлучается с зеленым «Гринписом». А чем провинился голубой цвет? Для «наружки» войти в роль — вгиковцы от зависти пальцы пусть себе сгрызут.
Появился Юра с хворостом, сложил его для костра — это если кому вдруг придется задымить глаза. Хотя не исключено, что просто очищал склон от сухостоя: кто их, почитателей «Гринписа», поймет.
Так и не уснув без колыбельной, потянулась Катя. Заранее поежившись, вылезла из машины, пошла за кустики. Нормально, естественно, просто. Борис, похоже, испытал за нее большее неудобство, но никто из «наружников» не обратил на уход Ракитиной ни малейшего внимания, и он облегченно перевел дух. Вспомнил свою службу в десантных войсках. Над чем всегда потешались мотострелки на учениях, так это когда вместе с техникой сбрасывались на парашютах сборно-щитовые туалеты. Группа по захвату площадки еще вела бой, а взвод обеспечения уже вколачивал гвозди в индивидуальный домик…
Вернувшаяся Катя присела озябшим галчонком перед хворостом. Юра издалека бросил ей коробок спичек. Она вначале прикурила, затем успела перебросить красный флажок спички внутрь хвороста. Легкий синий дымок легко просочился сквозь дырявую преграду, и Ракитина блаженно протянула к нему руки.
Не успел Борис приподнять пальцем защелку дверцы, как то же самое сделал и Некрылов. Не уступая друг другу, подсели к Кате с двух сторон. Та осмотрела их по очереди, вздохнула:
— Ох, стара я стала чужих мужчин ублажать.
Некрылов глубокомысленно задумался, обидеться ли ему, зато Борис, помня вчерашнее прощальное слово по телефону, тайно улыбнулся: ко мне не относится.
— А ведь когда-то была молодая, красивая и интересная. — Катя накрутила на пальчик завиток около щеки. — Молодость ушла, осталось лишь последнее. Женя, что в последнем?
— Ждешь комплиментов? — не выдержал Некрылов.
— Комплименты расточают гусары. А где ж их взять-то? — Она приложила ладонь, всматриваясь вдаль. — Нет гусар.
Некрылов встал, ушел обратно в машину. Катя зацепилась мизинцем за руку Бориса: это в самом деле к тебе не относится, оставайся. И хотя уже вспыхнул хворост, капитан, не отрывая рук от жара, ответно достал девушку своим мизинцем: спасибо.
Наблюдавший за ними Лагута вышел из машины, дал время Борису и Кате отдернуть руки и надеть маски безразличия. Подобрав уроненную Юрой хворостину, подошел к огню. И зачем только хорошеньких девушек внедряют в чисто мужские компании? Как щуку — чтобы карась не дремал? Бедняга Моряшин небось тоже все глаза проглядел со своего «тещиного языка». Быстрее бы Ракитина сама определялась и дала всем понять, кто ей более симпатичен. Оставшиеся если и станут вздыхать, то издали. А пока хоть себя назначай в женихи.
— Посадка! — сообщил из машины Некрылов.
Магическое для «наружки» слово. Больше, чем приказ. Там еще обдумывать можно, как лучше исполнить. При посадке объекта прыгай в машину, заводи мотор, а думать будешь по дороге.
Только что над костром грелись две слегка соприкасающиеся руки — и через мгновение уже две ноги ударили, вбили огонь в землю. Называется, отблагодарили за тепло. Но — посадка.
Словно из-под земли выросла приклеенным блюдцем лысина Вентилятора, нечаянно, но тоже вминающего ботинками только что рассматриваемые бледные осенние цветочки — посадка.
Некрылов — за руль, хотя можно было еще раз прижаться на заднем сиденье к Кате, положить случайно ладонь на колени при поворотах. Разборки и пристрастия кончились. «Наружка» взяла след и натянула поводок.
— Принимайте, — сквозь хрипы в эфире от проходящей рядом высоковольтки дал направление выезда Моряшин.
Значит, движутся в их сторону. В Красноярск.
Некрылов выехал на трассу, потелепал туда же. Но едва в зеркале появились две красные спортивные машины, примеченные в свое время в вольере за дачным забором, прибавил скорость. Когда есть возможность вести объект с опережением, «наружка» поступает именно так. Замечают слежку чаще сего оглядываясь. Жене пришлось изрядно попотеть, чтобы сначала не дать машинам обогнать его, а потом и уйти в отрыв. «Это тебе не Катю кадрить», — больше пожалел, чем съехидничал Лагута. Предполагать, что задумали «спортсмены», было бесполезно. Ответ мог дать Красноярск, но город проскочили, даже не притормозив. Несколько раз сбоку мелькнула железная дорога, и Лагута торопливо сориентировался по карте. Успокоенно откинулся на спинку сиденья: ответвлений с дороги предвиделось не много. Но зато маловато ехало и транспорта по трассе, что заставляло изощряться как только можно. Менялись с машиной Белого местами. Катя, как самая приметная, перескакивала с экипажа в экипаж. Моряшин, на зависть каскадерам, на ходу сначала укрепил на крыше багажник и выставил на него сумку, дал «девятке» помелькать впереди, а затем так же на скорости очистил верх. Борис выкладывал к заднему стеклу футбольный мяч, ложился валетом с Вентилятором на пол между сиденьями. Цирк. А куда деться, ежели на сибирских трактах машин поменьше, чем на улицах Москвы. В преследуемых машинах, как удалось рассмотреть, сидело по пять человек. Катя смогла узнать своих вчерашних провожатых, и, хотя тут же повязалась платочком и надела очки, наклоняться приходилось всякий раз, как только выходили на видимую связь.
А с центральной трассы все-таки свернули. Проскакивая на всякий случай мимо поворота, Лагута сверился с картой, озадаченно присвистнул:
— Квэсцио вэксата.
Это могло означать что-то типа «ни хрена себе»: вместе с дорогой в тайгу уходила не обозначенная на карте, но точно так же бросившая основную магистраль и железнодорожная ветка.
— Куда-нибудь к леспромхозам или приискам, — высказал предположение Соломатин, не зря коптевший над документами.
Если не за эту, то подобную дорогу в свое время сел на два года Байкалов, тогда еще начальник прииска. Сел вообще-то за дело: обязанный строить трассу, при составлении сметы указывал, что гравий для нее возит за пятьдесят километров. При подсчете же набежало еле-еле двадцать. Подушка под асфальт по проекту предполагалась полтора метра, а сыпали вполовину меньше. И хотя вырученные деньги пошли на закупку дополнительной техники, это оправданием не явилось и под белы ручки его сопроводили в места не столь отдаленные.