Нас позвали высокие широты
Шрифт:
Хотя балок оставался надежной защитой от непогоды, в нем было мало продуктов и топлива. Экономя последние свечи, оставалось лежать в темноте и прослушивать полярную ночь с бесконечным шелестом поземки и шумом ветра, которые своим постоянством и плавными переходами лишь подчеркивали безмолвие гигантского ледника и гор за пологом темноты. Страницы дневника отражают настроение тех дней: «Звук разгорающейся печки, потрескиванье рассыхающегося дерева, оседание тающего снега в ведре воспринимаются диссонансом на фоне усыпляющего шелеста метели. Порой как бы слышатся чьи–то осторожные шаги, хруст снега под чьими–то ногами и даже отдаленный разговор… Даже с рассветом в серенькой мгле, когда трудно отличить снежную поверхность от низкой облачности, нет ни горизонта, ни огонька, ничего напоминающего человеческую фигуру». Определенно нервные перегрузки тех дней отчетливо давали о себе знать.
Утро 9 ноября не предвещало ничего нового — низкая облачность скрывает Барьер Яблонского и задерживает рассвет. Затих ветер. Робкие сумерки около десяти часов, и, неожиданно, около полудня словно поднялся занавес: открываются горы ЦАГИ и Бастионы, видно даже море на севере, до которого более двадцати километров. На юге отчетливо вырисовывается Барьер Яблонского, окрашенный светом зари. Еще через несколько минут я увидел три далеких силуэта, медленно скользивших по ледяному склону посреди моря заструг. Наконец–то! Пока люди на подходе, готовлю праздничный обед, не жалея продуктов. Торопливый и сбивчивый обмен новостями. С надеждой выспрашиваю — нет ли фонарика? Тут же сговариваюсь со Всеволодом после еды бежать на работу. Если бы знали, на что идем…
Пока добирались до вехи Край, сумерки сгустились до глубокой синевы, на небе высыпали звезды. Подмораживает, но на это мы не обращаем внимания. По–прежнему тихо, а главное, сохраняется видимость. Работали так: Сева бежал на соседнюю веху, на которую ставил зажженный фонарик, а я наводил на дальний огонек расфокусированную трубу теодолита, чтобы можно было разглядеть в поле зрения сетку нитей. Затем Сева возвращался бегом ко мне, чтобы подсветить микрометр, по которому я снимал отсчет. Так повторялось несколько раз — и за полтора часа мы успешно отнаблюдали оба угла.
Работа спасена буквально в последний момент! Настроение успеха переполняет нас, погода великолепная, но когда осторожно начинает тянуть ветерок с юга, появилась мысль: уж не бора ли напоминает о себе? Затем возникает поначалу такой вкрадчивый шелест поземки. И в этот момент в фонарике перегорает лампочка.
При вспышках спичек, гаснувших на ветру, отыскали мой старый лыжный след и, проверив его направление, двинулись к балку. На всякий случай я отметил время — 17 часов 30 минут. А ветер стремительно набирал силу, видимость, с учетом наступающей темноты, сократилась метров до ста, но звезды позволяли уверенно выдерживать направление, да еще по ветру, подгонявшему нас в спину.
Спустя час мы оказались в районе балка, но обнаружить спасительное жилье нам так и не удалось. Несколько раз за огонь в окошке мы принимали низкие звезды за завесой метели, и наше положение ухудшалось с каждой минутой. Пошли зигзагом, отклоняясь к западу в надежде наткнуться на тракторный след, но безрезультатно. Спустя полтора или два часа мы убедились в бесперспективности поисков. Тогда встал вопрос, что делать: теряя с каждым часом силы, продолжать поиски балка или же марш–броском устремиться к побережью (всего–навсего 25 километров!), где, определив свое местоположение, выходить к базе? Третьего не дано, хотя оба варианта — на грани смертельного риска, даже если в нашем положении терять нечего. Второй вариант предпочтительней, причем приступать к нему надо немедленно, не теряя времени. Голова работает ясно и четко, выдавая все за и против.
Сколько продлится бора — неизвестно. У Всеволода неважная одежка — штормовка, одетая на свитер, да и за спиной у него на десяток километров больше, чем у меня. Я одет теплее, меньше устал, лучше хожу и, пожалуй, лучше знаю район. Зато у меня больше груза (теодолит и карабин), а главное, я хуже вижу, очки то и дело забивает снегом. Через несколько часов мы будем в таком состоянии, что вытащить один другого уже не сможет. Значит, первый выбившийся из сил поставит на грань гибели и себя, и напарника. Сева возражает — люди в балке будут беспокоиться о нас. Это верно, но они в безопасности, а мы…
Около двадцати часов мы приняли общее решение и пошли на север к морю, выдерживая направление по вполне надежным ориентирам — звездам и ветру. Бора задувает практически по неизменному направлению, по которому соориентированы и заструги. Очень надежный ориентир, благо он отчетливо нащупывается с каждым шагом подошвами. Ни черта не видно, видимость, по–видимому, всего в пределах пятидесяти метров. Главное для нас — выдержать направление: не уйти ни влево (там трещиноватые уступы Барьера Сомнений), ни вправо, в зоны трещин соседнего ледника Чаева. Дополнительный контроль — время. Однако часы у Севы без светящегося циферблата, отчего за ночь мы сожгли уйму спичек.
На ходу прикидываю: проходим траверс гор ЦАГИ, скоро Барьер Сомнений останется у нас левее. Если я не допустил ошибки, мы спустимся по ею правому участку, лишенному трещин. Если ошибусь — Арктика приведет свой приговор в исполнение немедленно. Скоро поверхность ледника у нас под ногами стала заметно круче, больше оказалось и метелевого снега: все правильно, значит, мы на верном пути. Наши шансы пошли заметно вверх, но как раз в это время Сева стал заметно сдавать, отставать, шататься на ходу. Резко сбавили темп, чтобы не потерять друг друга, пошли под руку, словно парочка на прогулке. А бора, похоже, только набирает разбег, ветер все сильней толкает и бросает нас с разгону из стороны в сторону. Практически мы ослеплены, и тем не менее, похоже, самое страшное место мы миновали.
Кризис наступил, когда мы подошли к краю ледника. За завесой метели совершенно неожиданно выросла темная, угловатая каменная масса Морена, коренные породы? Всеволод почему–то считает, что мы оказались на Бастионах, что я посчитал невозможным. А вот и гурий: скорее всего, мы на Перевалке. Если не так, до утренних сумерок, в которых возможно определиться визуально, нам не продержаться. Именно в это время у обоих начались галлюцинации, причем коллективные, когда мы оба видели огни жилья. Однако, преодолев это наваждение, мы продолжили наш путь к побережью, порой ковыляя среди несущегося снега и пронизывающего ветра, по каменистому склону, уводившему куда–то в поднебесье. Сева то и дело исчезал за завесой метели. Ветер озверел, никак не меньше 30 метров в секунду. Мой напарник снова и снова просит об отдыхе, а я, обещая ему вот–вот найти подходящее укрытие, увожу за собой, как считаю, к базе. Оба тащимся из последних силенок, и вдруг…
Прямо под нами — высоченный отвесный скальный обрыв, присыпанный слегка снежком, скалы буквально из–под ног обрываются крутым уступом в темноту, за которой проглядывает пятнистая от снега прибрежная равнина, переходящая вдали в монотонную морскую поверхность. Справа и впереди — отчетливые проблески маяка, который словно не на месте. Куда же нас занесло? Мысленно пропускаю в памяти всевозможные варианты открывшейся местности, отдельные компоненты которой пока не складываются в единое целое… Неожиданно расшифровываю каменный неподвижный массив слева: это же гора Ермолаева, причем с такого направления, с которого я ее ни разу не видел! Дальше все складывается само собой. Маяк задний створный у полярной станции, передний почему–то не горит. А мы стоим на гребне гор Веселых, в шести километрах от базы по прямой. Неужто спаслись?