Нас позвали высокие широты
Шрифт:
Локатор локатором, но, им, оказывается, еще предстоит научиться правильно пользоваться. Например, изображение участка побережья определенно зависит от положения судна относительно него. Каким–то образом сказывается трещиноватость ледника на четкости «картинки» на экране, характеру изображения могут помешать выступающие в море боковые морены и т. д. Плохо получаются на экране фронты ледников в глубине узких и длинных заливов, видимо из–за многочисленных помех при отражении импульса от высоких скальных берегов. Зато при удачном сочетании благоприятных факторов результат, что называется, налицо. Мне предстоит состыковать прошлое (например, карту Седова) с современностью, тем же локатором, что непросто. Очевидно, карту Седова надо использовать по мере возможности, где достаточно общих ориентиров с современной картой, чтобы получить для тех же ледников общую картину изменений.
В первую очередь
Кстати, именно по Большому Ледяному мысу выдал свой прогноз В. А. Русанов, оправдавшийся уже в наше время: «При продолжительном уменьшении осадков и при повышении температуры когда–нибудь этот Ледяной мыс превратится в Ледяной залив». Чтобы убедиться в этом, достаточно на судне оказаться на траверсе современного ледника Петерсена, как это и видно с палубы нашего «Хмельницкого».
Картина побережья у северных пределов архипелага за бывшим заливом Красивый непривычная: ни гор, ни ледников. Низкое побережье постепенно повышается в глубь суши по направлению к Северной Ледниковой шапке, очертания которой на этот раз скрыты низкой облачностью. Общее впечатление от здешнего ландшафта: какая–то особенная, давящая своей безжизненностью пустынная монотонность, созерцание которой вызывает ощущение тяжести на душе. Почему–то ждешь, что природа отметит самый северный пункт архипелага достойным образом, а она, убрав великолепный ориентир, единственный в своем роде, каким был Большой Ледяной мыс, вместо него учредила в качестве такового ничем не примечательный мыс Карлсена, просто выступ побережья, также лишенный типичных признаков, но зато самый северный. Правда, в качестве дополнительного, второстепенного ориентира поблизости она бросила в море горсть Оранских островов, которые помогают сориентироваться на подходе к мысу Желания с запада. Вот мы пересекли меридиан мыса Карлсена, а картина побережья практически не изменилась.
Поднялись на верхнюю палубу, чтобы приготовиться к высадке на берег с западной стороны мыса, убедившись в наличии подходящего места и в отсутствии наката. Для моих спутников Платонова и Полякова эти места знакомы по прошлому году, они и приняли решение высаживаться на низменном перешейке против построек полярной станции, не дожидаясь, пока судно обогнет мыс Желания мористей или «голомя», как сказали бы поморы былых веков. Однако вблизи берега мы убедились, что зыбь создает небольшой, но неприятный накат, отмеченный полосой белой пены, и решили обходить этот примечательный во всех отношениях мыс также «голомя», прижимаясь к берегу и тем самым обгоняя судно на нашей дюральке.
Поморы называли этот мыс Доходы, по объяснению архангельского историка XVIII века члена–корреспондента Петербургской академии наук В. В. Крестинина, поскольку «далее сего носа… промышленники в Карское море за промыслом морских зверей далее не ездят». Убедился, насколько точен в своем описании Г. Я. Седов: «Мыс Желания кажется в виде обрывистого острова, так как он отделен от берега только низким перешейком». Для меня зрительно картина восстановилась как только мы обогнули мыс и оказались в бухте Поспелова, в которой «Зоя Космодемьянская» стояла на якоре в сумерках наступившей полярной ночи на исходе октября 1956 года, когда мы впервые ощутили (но еще не познали), почем фунт полярного лиха, хотя далеко не полной мерой. Узнаю и береговые обрыва с деревянным маяком над ним, и строения полярки в глубине бухты, неподалеку от которых мы высадились.
Тут–то и начались наши приключения, в которых мы потеряли несколько дней и едва не довели до инфаркта начальника нашего отряда, для которого на тот же срок мы в полной мере пропали без вести, поскольку радиосвязи с ним мы не имели. В тот момент, когда наша дюралька уткнулась в галечниковый пляж и мы обменялись первыми приветствиями с пришедшими нас встречать зимовщиками, «Хмельницкий» с буруном у форштевня как–то слишком резво направился к полярной станции, что привлекло внимание встречающих.
— Да он шибко прет к каменной банке, — вдруг заявил кто–то из полярников.
Мы дружно заорали и всевозможным прыжками и знаками постарались привлечь к себе внимание вахты, демонстрируя скрещенными рукам запретительный знак, но не тут–то было! Судно продолжало свой бег, не сбавляя хода. Этот бег завершился каким–то странным рывком и выбросом клубов дыма из короткой трубы. Когда мы пришли в себя от происходившего, то обнаружили, что корпус судна, неподвижно застывший на водной глади, несколько приподнялся, причем с отчетливым креном. Нам оставалось только срочно вернуться на судно, чтобы предложить свои услуги, в которых никто заведомо не нуждался. Правила хорошего экспедиционного тона помешали нам задать естественный вопрос «Как вам это удалось, ребята?» Правда, капитан нас заверил, что мы снимемся с первым приливом, в чем у нас возникли сомнения, поскольку это непредвиденное событие произошло в высокую воду. Нам оставалось только приняться за погрузку «затоваренной бочкотары», чтобы скрасить моральный урон от постигшего нас бедствия, оставаясь на положении беспомощных зрителей. Тем более что доставка на палубу неподвижного «Хмельницкого» полусотни пустых бочек не заняла слишком много времени, как и выгрузка горючего для полярки. Хорошо, что сухо и в трюмах, и в льялах, что свидетельствует об отсутствии повреждений корпуса. Записи из дневника лишь в небольшой степени отражают безотрадность событий тех дней.
«11.08.88. Туман, ветер, морось, часто не видно берега. На казанке завозят якорь, а затем подтягиваются к нему, работая брашпилем. Отчетливые толчки, скрежет, порой какие–то неожиданные броски. Без ощутимого результата… С палубы видно дно, легко различается его поверхность: скала с присыпкой из гальки и валунов, якорю уцепиться не за что. Желтые пропиленовые концы, плавающие на воде, поначалу воспринимаются необычно, тем более подобное вижу впервые.
12.08.88. Продолжаем заводить якорь, и уже успех: развернули корпус на 120°, корма явно на плаву. Погода тоже за нас, разъяснило, с берега отжимной ветер. По горизонту порой ледяные поля. Наконец–то около 22 часов стащили с камней и нос Приятно ощущать, как покачивается палуба под ногами… Судно готовят к переходу, пора, засиделись в полном смысле этого слова. Подобное, и так наглядно, впервые в моей морской практике».
В начале следующих суток мы наконец расстались с негостеприимным мысом Желания и где–то за Оранскими островами оказались в плотном тумане. Вдобавок стал встречаться битый лед вперемешку с айсбергами, так что судно стало то и дело менять курс, чтобы избежать ненужных встреч, полагаясь только на локатор. Похоже, из залива Иностранцева происходит очередное извержение айсбергов. Нечто подобное я уже видел на аэросъемке и снимках из космоса, когда прибрежное течение растаскивает их в прибрежной полосе наподобие гигантского факела. При отсутствии видимости все происходящее воспринимается словно в глубокой тайне и вместе с тем в высшей степени настолько реально, что требует особого непрерывного внимания. Почти по Киплингу: «малым вперед, как вел их лот, солнце в тумане все дни»… И времена, и техника другие, а ситуации остаются, и надо суметь найти выход из них.
Едва ли даже такой бывалый моряк, как Баренц, решился бы в такой ситуации продолжать плавание. Эта мысль возникла не случайно: где–то в этих местах он умер при возвращении со своей зимовки в Ледяной Гавани, проделав лишь первую сотню миль предстоящего пути. У меня нет сомнений в достоинствах капитана Якоба Гемскерка, но Баренца в экипаже еще и любили, а дождаться подобного среди забубенных головушек, какими были моряки XVI века, могла только незаурядная личность. Совсем не случайно его имя было особо выделено в тексте послания, оставленного на месте зимовки, помимо эпитетов в книге Де Фера типа «мудрый и опытный штурман» или суждения историка полярных исследований Ф. Гельвальда о том, что «Баренц был душой всего предприятия и фактическое руководство находилось в его в его руках». Мне жаль, что с карт исчезло название былого Мурманского моря, но, к счастью, оно досталось достойному человеку. В контексте исторических событий, похоже, голландцам повезло, всего в этом плавании и последующей зимовке они потеряли только пять человек из семнадцати. Возможно потому, что использовали пиво на хвойном сусле, обогащенное витамином С, предохраняющим от цинги. В любом случае Баренц оказался таким руководителем, что его руководство продолжало действовать после его смерти и в конечном итоге спасло большинство людей, доверившихся ему.