Нас позвали высокие широты
Шрифт:
В своих палатках геологи устраиваются основательно, с чугунной печкой (благо топлива в виде плавника на берегу достаточно), раскладным дачным столиком в центре и такими же койками. Эту обстановку дополняют вьючные ящики, непременная принадлежность экспедиций тех лет, кухонная утварь, провизионные мешки и ведра. Это не только жилое, скорее рабочее помещение, поскольку используется одновременно и для обработки полевых наблюдений, а то и разборки коллекций. Из перечисленного в моей палатке — лишь пара вьючных ящиков, частично опустошенный рюкзак, примусок, на крышке вьючного ящика туалетные принадлежности. Ложем мне служит пластиковая водоотталкивающая подстилка, в сочетании с двойным спальным мешком на гагачьем пуху образующая вполне уютную постель. Вполне надежный комфорт для полевика в привычной среде обитания с шумом моря, ветра, криками чаек и другой не испорченной человеком натурой, которая начинается тут же за брезентом палатки.
Трое геологов вместе с рабочим Владимиром Ильичом Градусовым во главе с Ильиным заняли главную большую палатку, еще одна предназначена для единственной дамы–палеонтолога Риммы Федоровны Соболевской, которая является специалистом по самым древним организмам, граптолитам, с возрастом что–то около 600 миллионов лет.
Только устроились, непредвиденный посетитель: белый медведь задумчиво поводит длинной шеей, с удивлением уставясь на жилье непрошеных гостей, по–своему оценивая шансы по части перекусить. В ответ на такую наглость техник Алексей Поляков выпалил в воздух из нагана, остальные дружно заорали и, словно корову из огорода, выпроводили незадачливого визитера. Римма Федоровна незамедлительно потребовала дополнительного оборудования для своей одинокой палатки. Ее жилище окружили стеной из пустых ящиков, стянутых веревкой. Предполагалось, что подобное сооружение под натиском мишки, рухнув, разбудит то ли Римму Федоровну, то ли обитателей остальных палаток, то ли напугает властелина Арктики…
После сна и солидного завтрака часть нашего отряда продолжает заниматься лагерем, другие под руководством Риммы Федоровны принялись отлавливать граптолитов всех видов, Владимир Федорович отдал мне Алексея Полякова для рекогносцировки на соседних ледниках. За четыре маршрутных дня впечатлений больше, чем результатов, но и они по–своему показательны.
Несмотря на грозный вид, наши ближайшие соседи на востоке (ледник Велькена) и западе (ледник Рыкачева) оказались вполне доступными и проходимыми, хотя со времен МГГ я многое забыл о новоземельских ледниках, они совсем другие, чем ставшие привычными шпицбергенские. Здешние гораздо больше по площади, их зоны трещин обширнее, а фронтальные обрывы выше, с точки зрения преодоления они требуют более серьезного отношения. Много снежных болот, и, что особенно неприятно, граница питания здесь располагается совсем низко, чуть ли не на полкилометра ниже, чем на достопамятном леднике Шокальского. Это означает, что большинство трещин скрыто фирном и снегом, превращаясь, таким образом, в капканы и западни для неосторожного маршрутника. Хорошо, что погода пока не меняется.
Мой новый напарник абсолютно надежен, дисциплинирован и, что важно в наших условиях, оптимист по натуре с повышенной коммуникабельностью. Однако даже в этом есть свой минус. Уже много полевых сезонов он работает с Ильиным, и совершенно ясно, что на будущее мне его не дадут. Разумеется, какая–то оценка моих полевых качеств также выставлена, но спрашивать об этом среди нашего брата не принято: или сочтут, или не сочтут со всеми вытекающими последствиями. Маршруты показали, что медведи здесь не редкость. Нарвались с Алексеем на очередного в километрах пяти от лагеря. Зверь в грязной летней шубе пересек наш путь в метрах двухстах от нас, затем принялся что–то разгребать в куче морских водорослей чуть в стороне от нашего пути. Привели в боевую готовность наган, фальшфейеры и ракетницу и, не меняя направления, прошествовали в полусотне метров от мишки с выражением на лицах: подумаешь, чего мы там не видали. Мишка все так и понял. Всем своим видом он показал: шляются тут всякие, просто связываться неохота, — продолжая терзать что–то посреди нагромождений гальки пополам с морской капустой. Таким образом, обе стороны соблюли правила расхождения ко взаимному удовлетворению. Возможно, это тот самый нахал, поздравивший нас по случаю высадки в заливе Легдзина.
Пока достижений минимум миниморум: несколько отметок по анероиду. Знакомство с ситуацией на тех участ–ках, где ледник отступил, лишний раз убедило в низком положении границы питания. Последнее, строго говоря, не новость, поскольку она именно так и показана уже на опубликованной карте П. А. Шумского, которая в свое время вызвала удивление — чересчур низко, но почему? Возможно потому, что здешние ледники буквально упираются в зону арктического фронта, того самого, с которым я познакомился вплотную в октябре–ноябре 1956 года, оставившего незабываемые впечатления. Похоже, влагонесущие потоки на Новой Земле с юго–запада и северо–запада стыкуются где–то в районе ледника Шокальского, где граница питания наивысшая, исключая, возможно, юг Новой Земли.
Одновременно вникаю в седовскую карту, у которой есть существенный недостаток — она не завершена. Возможно, поэтому на ней отсутствуют оба ледника Мака и Велькена, и теперь уже не спросишь давно погибшего исследователя, почему? А соседний ледник Воейкова — на месте. Ясно, что на окрестности нашего полевого лагеря она недостаточно информативна.
Придется ее проверять и проверять на других участках побережья. Погода остается в высшей степени приличной, давление аж 760 миллиметров, но с запада идут обильные цирусы (перистые облака), те самые, о которых старые полевики сложили присказку: показались цирусья, дыбом встали волосья. Хочется надеяться, что на Новой Земле, где пугалом выступает здешняя бора, этот прогнозный признак не действует.
Тем временем ситуация резко изменилась с прибытием судна, на котором нам втроем — мне, Алексею и геологу Жене Платонову — предстояло отплыть на полярную станцию Мыс Желания, чтобы забрать пустые бочки из–под горючего. Дел–то всего на сутки, но неожиданно наше предприятие затянулось, причем при отсутствии связи с базовым лагерем в заливе Легдзина.
Настало время рассказать о нашем судне под названием «Петр Хмельницкий», приписанном к порту Нарьян—Мар, постройки 1959 года на верфях Штральзунда в Восточной Германии. По архитектуре типичный логгер, немало потрудившийся на лове рыбы в Северной Атлантике, одном из самых штормовых районов Мирового океана. Когда судно состарилось, его приспособили для малого каботажа при обеспечении перевозок у побережья, в частности, снабжения экспедиций. Осадка до 3,5 м, что важно иметь в виду при высадках на берег. Высоко поднятый бак при надстройке, сдвинутой ближе к корме, позволяет хорошо держаться на волне. В экипаже много ребят, о которых говорят: рыбак — трижды моряк, но, судя по отдельным признакам, экипаж пока не сплавался. Так далеко на север это судно забралось впервые, поэтому вид побережья с ледниками вызывает у моряков должное почтение, которое распространяется и на нас, так что на судне нам обеспечен хороший прием. Наши каюты, похоже, ниже ватерлинии, поскольку иллюминаторы отсутствуют. Свежего воздуха и ветра достаточно на побережье, тогда как на судне больше ценишь тепло и отсутствие сырости, когда промокшую робу или отсыревшие портянки всегда можно высушить на калорифере. Комфорт, да и только, даже если со мной не согласятся обитатели столиц, у которых свои понятия по этой части.
Пытаюсь на ходу работать с локатором, но вскоре убеждаюсь, что из этого ничего не получится. Первое знакомство с ледниками на экране радиолокатора или постижение особенностей радиолокационной съемки фронтов ледников во многом зависит от характера изображения на экране, постижение которого напоминает дешифрирование аэрофотоснимка, но должно проводиться в гораздо более короткие сроки, в идеале в считанные минуты. Разумеется, карта под рукой, но за годы упражнений с ней многие детали я держу, что называется, в голове, что облегчает мне работу. И тем не менее главный итог плавания к мысу Желания: работать на будущее придется с дрейфующего судна, причем возможные ошибки за дрейф придется гасить ускоренным темпом в работе, чему способствует обстановка в ходовой рубке.
Все дела здесь вершат вахтенный штурман и единственный матрос. Никакого традиционного штурвала, управление чисто кнопочное: красная кнопка — поворот влево, зеленая — вправо, белая — включение гирорулевого. До сих пор не могу привыкнуть к отсутствию рулевого при включенной белой кнопке, что свидетельствует о моем отставании от темпов прогресса в мореплавании на исходе XX века. Перед вахтенным штурманом — репетир гирокомпаса, по которому он выдерживает курс. Как дань прошлому этот же курс по старинке написан мелом на обычной школьной доске у него перед глазами.
Экран локатора спрятан от дневного света в огромный резиновый тубус, куда надо погрузить лицо почти по уши, чтобы лучше видеть изображение берега. Ходовая рубка наполнена целой симфонией ненавязчивых звуков: временами попискивает гирокомпас, неожиданно стрекочет, причем с каким–то странным лязгом, включенный эхолот, по–своему фонит локатор, с которым я работаю, благо вахтенный штурман в условиях хорошей видимости пользуется им мало. Над всем властвуют редкие, и поэтому особенно внушительные, требовательные звонки машинного телеграфа.