Наш человек за границей. Путешествия крупного коммерсанта с Никольской улицы по Европе, Азии и Америке, описанные им самим

Слонов Иван

Все американские тюрьмы поставлены на коммерческую ногу и приносят хорошую пользу как правительству, так и арестантам; последние выходят отсюда наученные какому-либо фабричному производству или ремеслу, вполне исправленные и способные к честному труду. По выходе из тюрьмы они немедленно находят себе занятия и их охотно берут на фабрики, но и там за ними продолжает следить их тюремное начальство, и поэтому в Америке рецидивов почти не бывает.

Филадельфия – главный город штата Пенсильвания, в нем считается жителей полтора миллиона. Это старый фабричный город, довольно грязный; в нем особенно интересны его маленькие домики-особняки, которых здесь насчитывают более 200 тысяч. Это не что иное, как бесконечные ряды клеток, разделенные

брандмауэрами, в них живут семьи фабричных и рабочих.

В Филадельфии, в квартире священника, я встретил русского путешественника, молодого человека – барона Остен-Сакена, который на пари в 50 тысяч рублей взялся обойти пешком вокруг света в течение семи лет, выйдя из Петербурга без копейки денег. Существование свое в дороге, по его словам, он поддерживает лекциями, которые читает в больших городах. Последняя лекция его в Филадельфии дала ему 107₂ доллара. Он к нам вышел без галстука и даже без воротничка. На наши вопросы ответил, что путешествует он уже 17 года и успел за это время пройти Сибирь, Китай и Японию. Из последней прибыл в Америку по бесплатному билету, который, по его словам, получил от микадо, у которого он имел аудиенцию. В доказательство своих слов показал нам свою книгу, в которой мы нашли много фотографических карточек разных высокопоставленных лиц: тут были японские принцы, генералы, наши архиереи – Николай и его викарий; все карточки с факсимиле.

Он нам много сообщил интересного про Китай и Японию, которые ему понравились. Про Америку он говорил другое, называл ее страной воров, шантажа, подкупных судей, эксплуатации рабочих и прочего и в заключение добавил, что его здесь, где-то на дороге, сочли за бродягу и сильно поколотили. Я на это ему ответил, что с его заключением об Америке не согласен, потому что, живя в ней целый месяц, я ничего подобного не видел и не слышал, а, наоборот, наблюдая за американской жизнью, я находил в ней более положительных, нежели отрицательных сторон; я здесь не видел пьяных, нищих, ни от кого не слышал предостережений беречь карманы и тому подобное. На эту тему мы с ним долго и горячо спорили и остались каждый при своем мнении.

Уезжая из Америки, я выношу о ней следующее заключение: это страна здорового практического ума и тяжкого т^уда. В ней жители таких больших городов, как Нью-Йорк, Чикаго, Филадельфия и другие, похожи на грешников, кипящих в котле, без всякой надежды когда-нибудь оттуда выскочить. Все их колоссальные предприятия, фабрики, заводы, большие роскошные магазины, 40-этажные дома, воздушные железные дороги и прочее не облегчают и не удешевляют жизни, а, наоборот, делают ее очень дорогой и поэтому многим не под силу тяжелой.

Мне невольно пришло на мысль сравнить здешнюю жизнь с жизнью в России. Нигде нельзя жить так хорошо и недорого, как в России, и особенно в Москве; прелесть последней еще увеличивается тем, что это единственный во всем мире город по своей красоте и патриархальности.

Столичные города Европы и Америки все похожи один на другой; Москва похожа только сама на себя.

15 октября в 10 часов утра я уехал из Нью-Йорка на французском пароходе La Provence («Прованс») в Гавр. За билет 2-го класса заплатил 124 рубля. На пристани меня провожали священники отцы Букетов, Александров, Корчинский и инженер Константинов. Проводы были очень сердечные.

После великолепной «Мавритании» двухтрубный пароход «Прованс» казался маленьким и грязным, но зато стол на нем был безукоризненно хорош.

Наше маленькое общество «второклассников» состояло из французов и итальянцев, англичан было мало.

18 октября в яме, то есть посредине океана, нас встретила мертвая зыбь, от которой пострадало много пассажиров и почти все пассажирки; я все время чувствовал себя прекрасно.

В три часа дня спустился густой туман, «Прованс» убавил ход, и на нем ежеминутно печально гудела сирена. К вечеру разыгралась большая качка, пошел дождь. Пассажиры в унылом настроении сидели в салоне, сел и я там на диван. Кто-то из пассажиров играл на пианино бравурный марш. В салон вошла молодая красивая дама; в этот момент пароход сделал большой крен – и она полетела прямо на меня. Я ее схватил и усадил рядом с собой на диван. Разумеется – общий хохот. Случай этот развеселил всех находившихся в салоне. Не прошло и двух минут, как вдруг новый крен – ну моей соседки на коленях оказался плешивый испанец!.. Я быстро схватил испанца и водворил его на место (он свалился со стула с противоположной стороны салона). Эта сцена заставила публику хохотать до слез!.. Благодарна была мне и соседка…

20 октября на «Провансе» был интересный «diner d’adieu» («прощальный ужин»), который прошел особенно весело. В конце обеда французы поднесли всем пассажирам сувениры: дамам – булавки, а кавалерам – цепочки с брелоками и в заключение всем дали конфеты с бумажными колпаками. Последние тотчас же очутились на головах у присутствующих: дамы надевали колпаки кавалерам, а кавалеры – дамам. Это привело всех в особо веселое настроение, все хохотали и резвились как дети!..

Ночью мы любовались фосфорическими звездами, которые тысячами выбрасывались пароходными винтами, – зрелище очень красивое.

22 октября в 3 часа ночи меня разбудил необычайный шум и крик многих голосов. Я встал, оделся и вышел на палубу, откуда увидел оригинальную картину. «Прованс» стоит в Гавре, у пристани, атакованный со всех сторон лодками, на которых стоят торговки с длиннейшими бамбуковыми шестами и громко выкрикивают название товаров, лежавших у них в лодках, освещенных фонарями: лимонад, апельсины, яблоки, копченая рыба, хлеб и прочее, которые у них покупали пассажиры 3-го класса. Это делалось таким образом: торговка с лодки поднимала свой длинный шест с привязанной корзинкой кверху, к покупателю, который бросал в корзину монету; торговка быстро опускала шест в воду, вынимала деньги из корзинки, клала туда требуемое и снова поднимала шест кверху, к покупателю. Тут много было комических сцен, так как покупатели с продавщицами говорили на разных языках.

В Гавр мы прибыли ровно через семь суток, откуда я тотчас же по железной дороге отправился в Париж, где меня с большой радостью встретил Н.И. Архангельский. После Нью-Йорка, Чикаго и других американских городов Париж мне показался настоящим раем. Я здесь с удовольствием отдохнул четыре дня и затем поехал в Ниццу.

Английская набережная в Ницце

Насколько хорош Париж, настолько же мерзки французские железные дороги – я ничего не знаю хуже французских вагонов. Это нечто архаическое: они малы, грязны и пыльны до последней степени, качаются и трясутся на ходу, как одержимые пляской святого Вита, и, в заключение всего, в каждом купе, куда всовывают по восьми человек, устроена «инквизиция»: посредине пола, вдоль диванов приколочена железная доска, которая нагревается до белого каления и буквально обжигает пассажирам ноги… так что последние приходится держать согнутыми под диваном в самом неестественном положении.

27 октября я прибыл в Ниццу, которая мне очень нравится. Прежде всего я нашел здесь дивную летнюю погоду; все деревья одеты в изумрудную зелень, а множество больших, роскошных пальм, агав, кактусов и целое море чудных цветов довершают прелесть этого дивного уголка.

Город очень красив и чист; в нем много прекрасных вилл и роскошных магазинов, а его широкая и длинная набережная под названием «Променад дез Англе» – верх изящества и красоты. Я поселился на этой набережной в первоклассном отеле «Люксембург», где меня прекрасно кормили.