Наш лисенок
Шрифт:
— Лиса тоже свирепая, — сказал мальчик.
— Конечно, — согласилась мать, — ты же видел, что она сделала с бедной вороной.
— Это случилось потому, что ворона уснул», — объяснил Атс. — А я возле лисы не усну; а если усну, то только по ту сторону елки, за кучей хвороста и поленницей дров, цепочка не даст лисе дотянуться туда.
— Что правда, то правда, туда ей не дотянуться, — согласилась мать. — Если уснешь, то спи только по ту сторону елки.
Так что теперь отношения Атса с лисенком стали ясными: он мог усесться около него на корточки и сидеть так хоть весь день напролет, нельзя было только подходить к нему слишком близко: Мосса немедленно показывал свои белоснежные, острые, как иголки, мелкие
Пийтсу тоже поначалу растерялась, не понимая, как ей вести себя с Моссой. Как только лисенка посадили на цепь, она тут же, сгорая от любопытства, прибежала посмотреть на него и поприветствовать: навострила уши, состроила умильную рожицу, повизжала и повиляла хвостом. Но стоило ей сунуться слишком близко к лисе, и она тут же узнала, какие у нее острые зубы. Но Пийтсу это только раззадорило. Сначала она отскочила от лисы подальше, но тут же снова потянулась к ней мордой, чтобы Мосса смогла опять схватить ее за нос. Теперь Пийтсу поняла, что делать: она стала радостно бегать вокруг Моссы, то припадая на брюхо, то вскакивая, то лая, то взвизгивая. Сначала лиса съежилась и замерла и только время от времени скалила зубы, но скоро она начала с любопытством приглядываться к Пийтсу; наверное, она сообразила, что, несмотря на длинную черную взлохмаченную шерсть, собака не ахти какой опасный противник. Позабавив Моссу некоторое время, Пийтсу попыталась снова приблизиться к ней. Теперь Мосса уже не старалась цапнуть ее за нос, только зубы скалила. Но и этого Пийтсу было вполне достаточно: она покорно отступила. Поразмыслив некоторое время, она улеглась на траве, вытянула передние лапы, прижалась к ним мордой и закрыла глаза, как будто собиралась отдыхать. По сон, как видно, не шел к ней, время от времени она чуть-чуть приоткрывала глаза и посматривала на лисенка, словно подсматривая, что же он делает. А лисенок ничего не делал; он лежал неподвижно, не сводя глаз с Пийтсу.
С некоторыми изменениями так продолжалось несколько дней; сколько именно, никто не обратил внимания, даже Атс, хотя его это касалось больше всех. Но однажды утром, выйдя, как обычно, поглядеть на лисенка, он тут же бегом вернулся в комнату и закричал:
— Мосса играет с Пийтсу! Мама, иди посмотри, они вдвоем играют!
Но удивление и радость Атса скоро сменились разочарованием, потому что мама спокойно ответила:
— А разве ты только сейчас это увидел? Они уже вчера вместе играли.
— Почему ты мне ничего не сказала? — воскликнул Атс.
— Я думала, ты сам знаешь, — ответила мама.
— Нет, я не знал, — сказал Атс, и ему стало ужасно жалко, что не он первым увидел, как Мосса играет с Пийтсу, а мама, которой это событие показалось настолько неважным, что она даже не рассказала сразу о нем ему, Атсу.
— Кто утром встает раньше всех, тот все видит и слышит раньше других, — объяснила мама, желая утешить Атса.
— Теперь я тоже буду рано вставать, даже раньше тебя! — решил Атс.
— Но в таком случае ты и спать должен укладываться пораньше, не то у тебя сил не хватит, — сказала мама. — Вечером дети должны ложиться вместе с курами, утром же вставать вместе со свиньями, а старикам надо ложиться, когда свиньи засыпают, а вставать вместе с курами, вот так-то будет правильно.
Эта практическая мудрость не заинтересовала Атса. Его беспокоило другое, и он спросил:
— А кто меня разбудит, если я захочу встать раньше тебя?
— Поговори с петухом, он разбудит, — улыбнулась мама.
Атс тоже заулыбался. Он понял, что мама шутит, и сам пошутил:
— Ладно-ладно, поговорю с петухом, вот он и разбудит меня своей песней.
Но разговора с
Испокон веков у нас петухи унаследовали такой обычай: когда один поет, то уж никакой другой не имеет права вмешиваться, конечно, если он не рвется в драку. Когда же пестрый петух лесничего, на радость курам, вытягивал шею и широко раскрывал клюв, чтобы голос свободно лился наружу, Атс, спрятавшись за кустом или за забором, делал то же самое: вытягивал шею, широко раскрывал рот и вбирал в себя воздух, так что из его горла выходил какой-то безобразный не то хрип, не то сипенье, отдаленно напоминавший красивый и звонкий голос пестрого петуха.
Поначалу это вызывало у петуха недоумение, и он только удивленно кричал: «Кок-кок-кок-кок!», но мало-помалу он стал хмуриться и внимательно глядеть по сторонам. В конце концов в нем вспыхнула ярость, разгоравшаяся с каждым днем все сильнее. Петух пел все громче и задорнее, мальчик вторил ему, и, полный гнева и ярости, петух впадал в самое настоящее бешенство. Как-то днем он несколько раз своими острыми шпорами вцепился в куст, за которым сидел на корточках дразнивший его Атс. Но длилось это недолго: скоро петух понял, что его враг скрывается не в кусте, а за кустом.
И однажды он начал колотить своими острыми когтями уже не куст, а мальчика, стараясь попасть ему по голове и по глазам.
Раза два петух расцарапал Атсу лицо в кровь. Но тот скоро придумал, как ему обороняться. У отца был поношенный черный сюртук, который он надевал только в сильный дождь. В хорошую погоду сюртук висел в комнате на вешалке, валялся на столярном верстаке или еще где-нибудь. В иные дни про него совсем забывали и только по субботам, когда мама вынимала хлебы из печи и если она их, но ее словам, передержала, на помощь приходил черный отцовский сюртук. Атса посылали разыскивать его и принести маме. Мама накрывала хлебы сначала белым платком, а сверху укутывала их черным сюртуком. Так, мол, они становились такими, как надо.
Вот этот-то черный сюртук, сладко пахнущий свежим хлебом, Атс и брал себе в союзники, когда шел дразнить пестрого петуха. Каждый раз, когда петух подскакивал, чтобы нанести Атсу удар, тот набрасывал его себе на голову, и острые когти петуха поражали не мальчика, а всего-навсего черный сюртук. Его петух мог колотить хоть до полного изнеможения. А Атс только смеялся и еще пуще дразнил петуха. В конце концов петух так возненавидел этот черный сюртук, что стоило ему увидеть его, как он тут же лез в драку. Хуже того, он вступал в яростную борьбу со всем, что было черного цвета, и сражался пылко и храбро, приходя в полное неистовство. Пийтсу на себе испытала, какое это несчастье иметь черную шубу: петух не упускал случая наброситься на нее. И даже черному мерину и черному быку кукарекающий петух не давал пощады; всякий раз он старался так изловчиться, чтобы ударить их сзади по ногам, а потом орал во всю глотку, как бы оповещая мир о своей великой победе. Мерин обычно не обращал на петуха никакого внимания, но однажды почему-то ударил храбреца и попал так неудачно, что тот долго лежал без движения, распластавшись на земле. Атс уже подумал, что петух испустил дух, и громким криком оповестил об этом мать, но мама, подойдя к петуху и внимательно на него посмотрев, проговорила:
— Погляди-ка, глаза-то у него шевелятся; значит, он не умер.
Теперь и Атс увидел, что глаза у петуха, обведенные красным кольцом, действительно шевелятся, и спросил у мамы:
— А если глаза шевелятся, это значит, что он не умрет?
— Если у петуха глаза движутся, значит, он и сам скоро начнет двигаться, вот увидишь, — объяснила мама и добавила: — Ну и глупый же он, лезет бить лошадь по ногам, будто это что-то даст. Он, верно, считает, что черный мерин и бык тоже из петушиного рода, как и ты с твоим черным сюртуком.