Наш общий друг. Том 2
Шрифт:
— Однако, Джон, вострый же глаз у вашей супруги! — воскликнул мистер Боффин, восхищенно потряхивая головой. — Правильно, душенька, правильно! Сколько раз мы были на волосок от гибели из-за моей старушки.
— Но почему? — удивилась Белла. — Ведь она же была с вами заодно!
— А потому, что водится за ней одна слабость, — сказал мистер Боффин. — Но если говорить правду и только правду, так я этой ее слабостью горжусь. Дело-то вот в чем: моя старушка такого высокого мнения обо мне, что ей было просто невмоготу слышать и видеть, как я рычу по-медвежьи. Не могла она притворяться! Вот по этой самой причине мы и боялись, что нашему заговору угрожает серьезная опасность.
Миссис Боффин от души посмеялась сама над собой, но влажное
— Уверяю вас, душенька, что в тот знаменательный день, — продолжал мистер Боффин, — в тот час, когда я, по всеобщему мнению, превзошел самого себя, — имеется в виду «мяу-мяу, говорит кошка, кря-кря, говорит утка, гав-гав, говорит собачка», — уверяю вас, душенька, что эти презрительные, суровые слова так огорчили мою старушку, что мне пришлось силой удерживать ее, не то она кинулась бы за вами вдогонку и, став на защиту своего старика, выдала бы меня с головой.
Миссис Боффин снова рассмеялась и в ее глазах снова что-то заблестело, и тут выяснилось, что не только соучастники мистера Боффина считали его выходку в тот вечер из ряда вон выходящей по язвительности, но и сам он был столь же высокого мнения о своем красноречии.
— Меня как-то сразу осенило, голубушка, — признался Белле мистер Боффин. — Когда Джон сказал, что он был бы счастлив добиться вашей взаимности и завладеть вашим сердцем, мне вдруг захотелось огорошить его, и я выпалил: «Добиться взаимности? Завладеть сердцем? Мяу-мяу, говорит кошка, кря-кря, говорит утка, гав-гав, говорит собачка». Как я до этого додумался, откуда это взялось, ума не приложу! Сам диву дался и чуть со смеху не лопнул, когда Джон уставился на меня во все глаза!
— Душенька моя, а второе, чего ты не поняла? — напомнила Белле миссис Боффин.
— Да-да! — воскликнула Белла, закрывая лицо руками. — Но этого я не понимаю и до конца дней своих не пойму! Как Джон мог полюбить такое недостойное существо и как вам, мистер и миссис Боффин, не жалко было трудов и сил, чтобы исправить меня, дрянную девчонку, да еще прочить ему в жены! Но все равно я благодарю вас за все, за все!
Теперь настала очередь Джона Гармона — Джона Гармона отныне и навсегда, ибо с Джоном Роксмитом покончено, — настала его очередь оправдываться перед Беллой (собственно, без всякой к тому нужды) и повторять снова и снова, что он обманывал ее так долго только потому, что она пленила его в их временном пристанище — в маленьком, скромном коттедже. Это повлекло за собой обмен нежностями и восторженными возгласами, в самый разгар которых было обнаружено, что Неутомимая с совершенно бессмысленным видом уставилась на грудь миссис Боффин, после чего ее провозгласили сверхъестественной умницей, заставили взмахнуть пухленьким кулачком (с немалыми трудами извлеченным из пеленок), и заявить во всеуслышание: «Я прекрасно разбираюсь в том, что здесь происходит, и моей почтенной матушке это известно».
Вслед за тем Джон Гармон спросил, не желает ли миссис Джон Гармон осмотреть свой дом? Дом оказался как игрушка — столько изящества, вкуса в каждой мелочи!
Процессия следовала из комнаты в комнату, причем Неутомимую, которая все еще таращила глаза, несла миссис Боффин, а мистер Боффин замыкал шествие. И на изящном туалетном столике в будуаре Беллы стояла шкатулка слоновой кости, полная таких драгоценностей, о которых она и мечтать не смела, а в верхнем этаже была детская, на самом деле переливающаяся всеми цветами радуги, хотя, как сказал Джон, им пришлось немало потрудиться, чтобы приготовить ее за такой короткий срок!
Когда осмотр дома был закопчен, прислужницы удалились с Неутомимой, и вскоре внизу стало слышно, как она кричит истошным голосом в своих радужных чертогах.
Белла покинула общество «джентльментлей», после чего крики немедленно прекратились, так как эта юная оливковая ветвь была символом мира в семье.
— Нодди, пойди-ка
— Похоже, что дух старого джентльмена наконец-то обрел покой. Да. Нодди?
— Да, старушка.
— Будто его деньги извлекли на свет божий из темноты, и когда с них сошла ржавчина, они снова заблестели в солнечных лучах. Да, Нодди?
— Да, старушка.
— Нельзя не залюбоваться этой картиной. И сколько она обещает хорошего впереди! Да, Нодди?
— Да, старушка.
И вдруг, решив, видимо, что сейчас самое время блеснуть остроумием, мистер Боффин прорычал, как заправский медведь:
— Нельзя не залюбоваться? Сколько хорошего впереди? Мяу-мяу, кря-кря, гав-гав! — И засеменил вниз по лестнице, не добавив больше ни слова, а плечи у него так и подрагивали, так и ходили ходуном.
Глава XIV
Дружеский договор терпит крах
Мистер и миссис Джон Роксмит так приурочили перемену своих прежних фамилий и прежнего местожительства, что это событие пришлось как раз на тот самый день, когда последний воз с остатками последней мусорной насыпи выехал из ворот «Приюта». Глядя вслед удаляющемуся фургону, мистер Вегг будто ощутил, что и с его плеч свалился последний груз, и заранее радовался тому счастливому часу, когда ножницы догола остригут эту черную овцу — Боффина.
Хищным взором следил Сайлас за тем, как постепенно, медленно сравнивают с землей мусорные насыпи. Но в свое время взоры не менее хищные следили за их ростом и тщательно просматривали мусор, из которого они состояли. Никаких ценностей обнаружить не удалось. Да откуда им было взяться, когда скареда-тюремщик из «Гармоновой тюрьмы» давным-давно перечеканил в звонкую монету каждую тряпку, каждый черепок!
Мистер Вегг обманулся в своих надеждах, но, несмотря на это, он не мог не почувствовать облегчения при мысли, что его нелегким трудам пришел конец, и если и поворчал — то так, самую малость. Подрядчик, присланный скупщиками мусора, довел мистера Вегга до того, что от него остались кожа да кости. Это доверенное лицо, неукоснительно выполнявшее пункт контракта, согласно которому скупщики имели право вывозить мусор в любое время суток — при дневном, ночном, а то и факельном освещении, совсем уморил бы Сайласа, продлись работы во дворе «Приюта» еще хоть день. Сам он, видимо, не испытывал ни малейшей потребности во сне, так как появлялся в своей зюйдвестке на забинтованной голове и в плисовых штанах — точно неприкаянный домовой, в наиболее неурочную и глухую пору. Сайлас только успевал забраться в постель и сомкнуть глаза, как ужасающие толчки и грохот где-то под самой его подушкой возвещали о приближении поезда фургонов во главе с этим бессонным демоном, и ему снова надо было выходить во двор.
Он вскакивал на грохот колес глубокой ночью или же выстаивал на своем посту по сорок восемь часов кряду. Чем больше мучитель-подрядчик уговаривал его не утруждаться присутствием при вывозе мусора, тем сильнее убеждался подозрительный Вегг, что где-то что-то обнаружено и ему пытаются отвести глаза от находки. Под конец он начал сравнивать себя с человеком, побившимся об заклад простоять в общей сложности десять тысяч часов на вахте, и сокрушался над своей горькой долей, когда ему приходилось вскакивать с постели, едва успев лечь в нее. Так он осунулся, так отощал, что его деревянная нога казалась непропорциональной и являла разительный контраст своей цветущей наружностью по сравнению с изможденным телом, которое раньше можно было назвать прямо-таки упитанным.