Наш советский новояз
Шрифт:
Старая советская песня всем строем своим, всем своим пафосом (в былые времена искренним, позже — заказным, казенным) утверждала безусловный приоритет общих, государственных интересов над интересами одной, отдельно взятой человеческой личности:
Забота у нас большая, Забота у нас такая: Жила бы страна родная — И нету других забот…И вот советский человек получил право на личную жизнь, на свои, отдельные от государственных, личные заботы. И пафос — отступил. Его место занял — интим.
А
Владимир Войнович, автор знаменитого в 60-е годы «Гимна космонавтов» («Я верю, друзья, караваны ракет…»), встретившись однажды с каким-то космонавтом, спросил, правда ли, что эта его песня у них, у космонавтов, считается одной из самых любимых.
— Да нет, — отмахнулся представитель этой героической профессии. — Любимая наша песня — «Ландыши».
И — пропел:
Заберемся в камыши, Наебемся от души. На хуя нам эти ландыши!А в заключение — еще одна коротенькая история, которая снова вернет нас к столь любимой моим другом Василием Аксеновым (да и мною тоже) «Каховке».
Дело было в мае. За длинным столом ресторана, расположенного в самом центре города, сидели человек пятнадцать-двадцать стариков-ветеранов: отмечали День Победы. Оркестр тем временем наяривал мелодии разных шлягеров.
Улучив момент, к руководителю оркестра (он же — солист-певец) подошел старик и попросил его исполнить песню о Каховке.
— О чем речь, батя! — сказал музыкант. И тут же объявил: — Дорогие друзья! По просьбе присутствующих в зале ветеранов войны и труда исполняется «Песня о Каховке»!
И после несколько неожиданно прозвучавших первых аккордов запел:
Зачем вам, граждане, чужая Аргентина? Вот вам история каховского раввина, Который жил в роскошной обстановке, В большом столичном городе Каховке…Эту историю я прочел в одесском юмористическом журнале «Фонтан». Автор (Семен Галин), к сожалению, не сообщил, подлинная она или придуманная.
Но это, в общем-то, не так уж и важно.
Смысл рассказанной истории — независимо от того, выдумана она или взята из жизни, — остается неизменным: именно вот так, смеясь, расстаемся мы со своим прошлым.
Нарпит
Нарпит — это, как легко догадаться, — народное питание.
Словцо это — к тому времени уже слегка устаревшее — упоминается в одной из лучших песен Галича:
Он спит. А над ним планеты — Немеркнущий звездный тир. Он спит. А его полпреды Варганят войну и мир. По всем уголкам планеты, По миру, что сном объят, Развозят Его газеты, Где славу Ему трубят. И грозную славу эту Признали со всех сторон! Он всех призовет к ответу, Как только проспится Он. КуетсяХарчи, которые готовил народу этот самый нарпит, тоже имели свои, особые названия. Было, например, такое: «Комплексный обед». Комплексный — это значит не на заказ, а что дадут, без выбора: три стандартных дежурных блюда.
По поводу этого комплексного обеда была сложена такая частушка:
В ресторане как-то дед Скушал комплексный обед, И теперь не платит дед Ни за газ и ни за свет.Не платит, надо полагать, потому, что из-за того комплексного обеда отбыл туда, где ни газа, ни света ему уже более не понадобится.
Для тех, кто уже позабыл — или по молодости лет не имел счастья вкусить все прелести этого нарпитовского комплексного обеда, — даю цитату из романа Джорджа Оруэлла «1984»:
…Очередь за обедом продвигалась толчками… От жаркого за прилавком валил пар с кислым металлическим запахом… Оба взяли по сальному металлическому подносу из стопки… Обоим выкинули стандартный обед: жестяную миску с розовато-серым жарким, кусок хлеба, кубик сыру, кружку черного кофе «победа»… Они пробрались через людный зал и разгрузили подносы на металлический столик; на углу его кто-то разлил соус: грязная жижа напоминала рвоту… Он стал заглатывать жаркое полными ложками; в похлебке попадались розовые рыхлые кубики — возможно, мясной продукт…
Кстати говоря, именно эта картина внушила мне когда-то уверенность, что автор знаменитой антиутопии наверняка побывал в Советском Союзе. И никто никогда не мог меня в этом разубедить.
Одно из блюд этого нарпитовского комплексного обеда явилось поводом для создания маленького поэтического шедевра, ставшего истинной жемчужиной тогдашнего нашего интеллигентского фольклора.
Но тут необходима небольшая, как сказано у классика, — «верояция в сторону».
Была в советские времена такая песня:
Пройдут года, настанут дни такие, Когда советский трудовой народ Вот эти руки, руки молодые Руками золотыми назовет.Песенка — что говорить! — плохонькая, насквозь фальшивая. Фальшь эта особенно била в нос, когда ее хором пели учащиеся ремесленных училищ (которым она, собственно, и была адресована) на каком-нибудь празднике трудовых резервов. Бледные лица заморенных подростков в унылой казенной форме особенно резко оттеняли бодрую ложь старательно выпеваемых ими заказных оптимистических куплетов.
Но не будь этой убогой и лживой песни, не явилась бы на свет та самая поэтическая жемчужина.
Было это в Малеевке, одном из самых старых и самых любимых московскими писателями литфондовских Домов творчества.
Дом, как и все такие же писательские дома, был привилегированным. Попасть туда — даже члену Союза писателей — было не так-то просто. Борьба за путевки шла отчаянная. Существовала, кроме того, сперва неписаная, а потом уже и узаконенная табель о рангах, согласно которой одним писателям (секретарям, членам парткома) путевки выдавались в лучшие месяцы года (летом или в лыжный сезон), другим же — когда дом пустовал и там вместе с писателями второго и третьего сорта по льготным профсоюзным путевкам отдыхали шахтеры.