Наш современник Вильям Шекспир
Шрифт:
На рассвете толстый бездельник выходил из харчевни. В постоялых дворах желтым светом мигали фонари извозчиков. Собачьи места! Изъязвленные спины лошадей, гнилой горох и чечевица. Заели блохи. Даже ночных горшков нет, и приходится мочиться в камин. Карьеристы и висельники окружают Фальстафа, а кабатчик примешивает в херес известь, чтобы отбить вкус кислятины.
...Приятно ехать автомобильной трассой мимо реставрированного для туристов царства славной королевы Бэсс. Опрятный шестнадцатый век радует глаз, возбуждает аппетит, а на стратфордские рестораны грех жаловаться. Но эти чистенькие картинки из детских книжек пропадают из памяти, как только вспоминаешь шершавые шекспировские слова. И вместо покоя пути, укатанного катками, возникает
Девяностые годы шестнадцатого столетия. Немецкий путешественник, въехавший на лондонский мост, заинтересовался высокими пиками; на остриях гнили головы казненных. Немец остановился, сосчитал: тридцать четыре головы. Лодки плыли по Темзе; они причаливали к другому берегу; там, за чертой города, стояли высокие, суживающиеся кверху башни. Старинная гравюра - вид Лондона - снабжена надписями. Над одним из строений "Медвежий садок", над другим "Глобус". В одном - псы травили медведей, в другом - играл Шекспир и играли Шекспира. Внутри башни была открытая площадка для игры; зрители сидели и галереях и стояли на земле, окружив подмостки. Крыши не было. Соломенный навес защищал помост. Над театром было небо; флаг с латинской надписью "Весь мир лицедействует" развевался по ветру.
Однако, когда речь шла не обо всем мире, но об актерской труппе, дело усложнялось. Для получения права играть актеры должны были иметь покровителя. Компания Бербеджа носила имя графа Лестера, потом лорда-камергера. Так они и назывались - люди лорда-камергера. Иначе, согласно закону, их, как бродяг, ждало раскаленное железо и плети.
Вильям Шекспир - человек лорда Лестера, потом лорда-камергера трудился в этой труппе больше двадцати лет. Постоянных актеров было немного: от восьми до четырнадцати человек. С этими людьми Шекспир провел почти половину своей жизни. Он играл вместе с ними, писал для них новые пьесы, переделывал старые, участвовал в общих доходах и вкладывал заработок в постройку нового здания. Вместе со своими товарищами он трудился круглый год. Спектакли начинались после полудня, и, конечно, часто приходилось писать и репетировать ночами: театральная работа требует спешки. Труппа играла и при дворе, в столовых вельмож. Летом нужно было странствовать по городам, представлять в замках и гостиницах. Компания бедствовала, когда дела не шли, боролась с конкурентами; те подсылали соглядатаев и воровали пьесы. В моду входили детские труппы, - это угрожало сборам. Актеров нередко проклинали в церквах; пуритане добивались запрещения театров как рассадника нечисти, заразы.
Наука изучила множество фактов, относящихся к труду Шекспира. За последние годы ученым удалось восстановить даже в деталях театральные здания эпохи, выправить тексты, понять актерскую технику. Результаты оказались важными. Уже достаточно было написано о всеобъемлющем гении и бессмертии его творчества. Пришло время увидеть не божьего избранника, а труженика. его товарищей по работе, зрителей, для которых он писал. От знания всего этого не пропадет уважение к гению и уверенность в его бессмертии.
И может быть, среди многих обстоятельств цена билета имела особое значение. Бербедж построил малоудобное помещение, но добился общедоступности спектаклей. Шекспир писал для различных зрителей, но те, кто платил пенни за вход, решали успех пьесы. Рядом с ними вплотную, лицом к лицу, стоял на подмостках сам Шекспир, и его товарищи - актеры - говорили слова, им сочиненные.
С трех сторон эти зрители окружали труппу Бербеджа; именно к ним обращались исполнители. Часто писалось о причудливой обстановке представлений: клубах табачного дыма, разносчиках с едой и напитками, игре в карты. Возможно, все это так и было. Но еще более вероятно, что, когда Яго рассказывал Отелло о неверности Дездемоны или Гамлет говорил с Офелией, в карты не играли и прекращали закусывать. Пьесы
Вряд ли стоит считать этих зрителей грубыми и невосприимчивыми. Из среды лондонских подмастерьев вышел Кристофер Марло, а столетием раньше буйство французских школяров заканчивалось не только поножовщиной, но и стихами Франсуа Вийона. Было время великих изменений, решительных перемен. Современник писал: "Джентльмены стали торговать овцами, рыцари превратились в горнопромышленников, сыновья крестьян начали посещать университеты; люди, пользовавшиеся большим уважением и обладавшие состоянием, стали скотоводами, мясниками или кожевниками".
Трещина прошла по средневековым порядкам. Феодальные загородки рухнули. Но уже сколачивались иные, в них загоняли тех, кто преждевременно считал себя освобожденным. Еще сильнее хлестали плети в руках новых хозяев, крепче стали замки на новых оградах. В царстве корысти побеждала ложь. Достоинство было уничтожено. Трещина прошла по сердцам. Вера в величие человека сменилась гневом на человека, бессильного достигнуть этого величия. Гамлет появился на подмостках, потому что он уже гулял по жизни. Потерял иллюзии не только датский принц, но и многие из тех, кто платил пенни за театральный билет.
Шекспир нередко говорил то, о чем думали его зрители. Он чувствовал жизненные изменения так же, как это ощущали многие из его современников; только они не могли назвать словами свою тревогу и гнев, а Шекспир смог. Он был поэтом копеечных зрителей, и его творчество возникало не в кружковых спорах, но в неустанном, не знающем отдыха труде народного драматурга и народного актера. Он писал быстро, без помарок: две тысячи зрителей, наполнявших театр, ждали его. Нет оснований предполагать, что драматург не ценил их аплодисментов. Ученые джентльмены не смогли убедить его писать, придерживаясь высоких правил античности: две поэмы, сочиненные в молодости, согласно эстетике Ренессанса, открыли путь в залы меценатов, но остались без продолжения. В несуразной башне без крыши бушевали все бури эпохи. Их невозможно было выразить подражанием Сенеке. Если не хватало слов, сочинялись новые; когда мешала грамматика, о ней забывали. Над искусством Шекспира не было крыши.
Спектакли, странствования, эпидемии чумы, парламентские запреты, конкуренция, надежды молодости и реальность, увиденная глазами зрелости.
И опять старой дорогой - мимо спокойных полей, невысоких деревьев, кладбищ с покосившимися каменными плитами - поэт возвращался в маленький город на родину, где похоронены близкие и где скоро умрет он сам, уставший за много лет тяжелой работы человек. Он вывел на сцену целую ораву героев молодых, старых, веселых, опечаленных. Они сошли с подмостков и вошли в жизнь со своими мыслями и страстями. Он изменил язык поэзии и театра, дал имена вещам и чувствам, которые люди еще не умели называть.
Потом он заболел. Когда пришло время писать завещание, больному стало хуже: рука дрожала, подпись вышла кривой, буквы - неровными.
В конце апреля 1616 года колокол на церковной башке, выстроенной напротив дороги, звал стратфордских граждан проститься с земляком. Гроб отнесли в церковь святой троицы. Уже давно следовало ее отремонтировать: прохудилась черепица, дождь проникал в помещение, сырость пятнала стены, окна были без стекол.
Крышку забили гвоздями, ящик опустили в землю. Земля покрыла гроб. Шекспира не стало. Вместо него начали показывать людям кого-то совсем на него непохожего. В старой церкви на северной стене стоит кукла. Лондонский ремесленник на заказ вырубил бюст толстяка с выпученными глазами, вырезал лихо закрученные усы, проолифил, залевкасил, покрыл розовым колером щечки, красным - камзол. Сунул в толстые пальцы гусиное перо: заказчики сказали, что покойник был писателем. А бумагу, на которой пишет лубочный Шекспир, ремесленник положил, чтобы было более торжественно, на подушке с кисточками.