Наша фантастика, №3, 2001
Шрифт:
А дверь дома все не открывалась.
Теперь звуки переместились к дальней стене, то есть на мою кровать — комната-то у нас была одна на троих, вообще она там была одна!
Нин больше не вякала, а с кокетливой экстатичностью посапывала. Олли похотливо кряхтел. Чувствовалось, что соитие дается Олли с некоторой примесью слова «надо». Все чаще были остановки, все кардинальнее — смены конфигурации. Нин тоже старалась вовсю — иначе попробуй заставить молодого здорового мужика трахаться четыре часа кряду, лакомка ненасытная, вместилище
Я натянул еще одну продымленную циновку на ноги. Я стал похож на покосившийся снопик сена. Луна скрылась за горизонтом, а они все химичили…
— Игрэ, вставай, ну, пожалуйста, просыпайся! — умолял голос. Это был голос Олли. Где-то близко шушукало море. — Ну будь же мужиком! Ты чего? Игрэ! Ну Игрэ-э-э!
Олли почти хныкал, в его голосе проявилось даже что-то вроде теплоты. Раньше за ним таких интонаций замечено не было. Неужто четыре палки госпоже наблюдателю его духовно преобразили? Я открыл глаза.
Пекло полуденное солнце. Я лежал на берегу. Мой лоб холодила смоченная морской водой повязка — сложенная пополам льняная холстина для протирки меча.
Олли сидел рядом со мной на корточках, опираясь, как шимпанзе, кулаками о землю.
Я начал с осмотра самого себя. Мои волосы были аккуратно причесаны, чресла прикрывали через пень-колоду завязанные на причинном месте бархатные штаны. Причем штаны не мои, а Олли. На правом бедре золотился вензель «НВ». Его протраханое благородие Нолак окс Вергрин.
Между тем Олли казался нешутейно проникнутым моей судьбой. Чудеса, блин!
Я медленно сел. Солнечный свет был каким-то обветренным, злым. Болел хребет, першило в горле.
— Я чего? Это я чего? — прохрипел наконец я. — Это ты чего! Ты чего вообще все это затеял? Я из-за тебя спал на улице, как бродяга! Ты видишь — я вообще простудился!
— Это наваждение, честно, я не понимаю, как оно получилось! — по-школярски гнусил Олли.
— Чего тут понимать — тоже мне задача о двух бассейнах и семи трубах! Ты еще вчера мне говорил, что возьмешь ее на себя. Теперь я наконец-то допетрил, что ты имел в виду!
— Но Игрэ! Это она…
— Да что «она»! — орал я. — Пока я как дегенерат плавал за мыс, пока я чуть на х… не замерз, пока чуть не утонул, ты трахался на моей постели с этой начальственной грымзой. А пожрать мне кто приготовил? Кто мне хотя бы одеяло оставил?! Ты думаещь, так приятно в этой воде плавать? Да у меня яйца были как хрустальные, дзинькали при ходьбе, будто чарки на здравице! Завернулся в циновки и заснул, как калека перехожий — у костра! А вы там все трахались! Мог бы хоть меня разбудить, когда закончили!
— Да мы только утром…
— Ах, они только утром! Ну ты просто заводной соловей. Поверь знатоку, ты мог бы этим зарабатывать! Тебе бы дали прозвище со значением — типа Девятарь или Дюжая Елда. Они «утром»! А утром чего ж не разбудили? Чего
— Ты же не просыпался! Я тебя уже и так будил, и сяк… Я начал вообще беспокоиться. Ты дышал как-то странно… Кожа была какая-то синюшная. Нин сказала, что ты переохладился…
— Какая умная! Я переохладился! А почему не перегрелся?
Тут я сгруппировался и вполне акробатично вскочил на обе ноги — да здравствуют небесные покровители фехтования! Это далось мне не без труда, но равновесие я удержал. Вышло эффектно.
Олли пришибленно смотрел на меня снизу вверх своими водянистыми глазищами, ожидая эскалации поношений. Когда я поймал этот взгляд, охота козлить его сразу пропала, я потух.
— Слушай, Олли, я все понимаю, — сказал я спокойным голосом. — Ты не работал в борделе. Твоя жизнь была отдана фехтованию. Ты мечтаешь дослужиться до пар-арценца Свода Равновесия. Все это очень хорошо. Но что ты будешь делать, если Нин тебя заложит? Ты что, правил не читал? Это запрещено. Запрещено! Запрещено!!!
Конечно, к концу тирады я снова орал.
— Да не заложит… — буркнул Олли.
— Мне бы твою уверенность!
— Ее тогда тоже дисквалифицируют — по тому же параграфу.
— А если я на вас настучу? — предположил я. Не потому, что собирался. А просто из интереса.
— Ну разве что тогда. Но ты же не настучишь? — с надеждой спросил Олли. Куда только подевалась его дворянская спесь. Пусть попробует еще вякнуть, когда мне придет охота повыражаться!
— Если вы продолжите ездить мне по ушам скрипом ваших коек — обязательно настучу. Мне-то ничего с этого не будет, — сказал я, обследуя пролежни на боку, покрытом гусиной кожей. — А что ты имеешь в виду, что я не просыпался?
— Ну я бужу тебя уже пятый час. А ты даже глаза не открываешь. Сердце еле бьется! Как мертвый.
— На себя посмотри, — процедил я.
А Олли и впрямь был чахоточный красавец. Под глазами два рябых мешка, как у совы. Кожа как будто стала еще белее — словно мукой посыпали. Сутулый, битый, нечесаный. Глаза какие-то тусклые, полузакрытые — а ведь еще вчера таращился. Вроде как даже похудел, хотя, казалось бы, куда.
Какой дурак, интересно, назвал соитие «усладами плоти»?
— А где наша Госпожа Бездонные Ножны? Тоже небось дрыхнет?
— Тише, ну, пожалуйста! Вдруг она услышит!
— А то и послушала бы, — нарочно громко сказал я.
— Вообще, она говорила, что пойдет в штаб Группы Содействия. Доложить, что у нас дело спорится. Обещала к вечеру быть, — шепотом сказал Олли.
Мы, конечно, не знали, да и не могли знать, с кем связались.
На душе у нас обоих было гадостно. Поэтому мы уцепились за эти качели как за спасение.
Моя лодка подошла идеально. Даже как-то подозрительно идеально для ворованной.