Наше дело правое
Шрифт:
— А Захар? Пришел же старый!
— Гоцулы для саптар те же роски, да и не бьются горцы конно…
Вот тут и выйти бы вперед, назваться и закончить начатый в Анассеополе спор, но дед, отец, Андроник, София не заслужили того, чтобы подлипалы Итмонов смеялись над удравшим к варварам Афтаном. Ради мертвых придется молчать, а с Сен-Варэем пусть говорит Орелик. Рыцарь хорош, но старший дружинник управится…
— Эх, — пробормотал Обольянинов, — хоть бы леха нам какого али знемина.
Георгий посмотрел на свои сапоги, потом заставил себя поднять голову и уставился на Ямназая. Саптарский богатырь,
Гордо реял на ветру знаменитый красно-белый вымпел, железным изваянием попирал ждущую крови землю Годуэн де Сен-Варэй. Рыцарь берег коня, не снисходя до роскских дикарей, зато, не жалея сил, дул в блестящий рог герольд, оповещая, что гость и друг императора Обциуса желает преломить копье с равным из числа друзей и союзников герцога Тверенна.
Вздохнул, посмотрел несчастными глазами Никеша. Промолчал, а если б нет?
— Ничего, — объявил всем и никому Предслав, — двое так двое. Не съедят. С первым, как с немчином, со вторым, как с саптарином. Пошел я, братцы…
Зашуршала под сапогами трава, заржал одинокий конь, тень от каменного столба на мгновенье изогнулась кривым деревом. Георгий сам не понял, как увязался за Предславом, хотя не он один. Орелик тоже пошел, и Никеша, и Аркадий со Щетиной.
Белый Предславов жеребец нетерпеливо перебирал ногами в ожидании седока, а возле… Возле рыл землю неоседланный аргамак. Серебристо-серый, будто сошедший с мозаики в Леонидовой галерее. Рядом с могучим соседом он казался чуть ли не невесомым.
— Откуда такой?
— Не углядели.
— Да не было тут его, верно говорю!
— Сам знаю, не было. А теперь есть…
В лошадиных глазах отразилась белая дорога, одинокое дерево, запитые солнцем холмы. Не здешние, поросшие травами, а крутые и голые. Конь коротко, требовательно заржал и стукнул копытом. Он ждал всадника. Он требовал боя. Нет, не требовал — умолял!
— Никак признал?
— Точно!
Призывное ржанье, пристальный, почти человеческий взгляд. Серебристая морда тычется в плечо, горячий ветер шевелит гриву, доносит звуки боевых киносурийских флейт. На берегах Кальмея? Откуда?!
— Гляди, как льнет! А со мной зверь зверем!
— Юрыш, точно не твой?
— Хорош, чертяка!
Можно вновь не понять, отойти, отречься, продолжая морочить судьбу и совесть. Георгий положил руку на плечо взявшегося за стремя чернеца.
— Подожди меня, Предслав.
— Ты чего? — не понял Орелик.
— А того, — раздельно и радостно произнес Георгий, — что знаю я Годуэна де Сен-Варэя. Не зря его сюда черт занес и меня заодно. Мой он.
— А сдюжишь? — задал единственный вопрос Предслав. — Сам говоришь, зверь не простой.
— Не простой, — усмехнулся Георгий, — да я не проще. Князю скажите. Никеша, ты и скажи, ты все знаешь…
Руки действовали сами, расседлывая притихшего рыжего, снимая уздечку, готовя к бою взявшегося из ниоткуда красавца. Серый не упрямился, не мешал — ему самому не терпелось. Навязчиво и хрипло звала противника труба, толпились вокруг роски. Пришел даже Обольянинов. Они
— Пора! — раздалось за левым плечом, и Георгий, резко обернувшись, поймал взгляд давешнего старика. — С тобой благословение нашей земли, гость. Иди.
— Не только вашей!
Достать из переметной сумы туго скрученный сверток, рвануть неподатливый шнурок, развернуть тяжелую ткань…
Он принял из рук матери шлем и щит. Вот и все. Обратной дороги больше нет. Киносуриец, взявший щит, возвращается лишь с победой. Или не возвращается вовсе.
— Да помогут тебе боги! — твердо произнесла мать. Такой он ее и запомнит. Сжатые губы, гордо вздернутый подбородок, жреческая диадема из сплетенных змей. — С ним или на нем.
На мгновенье показалось — царица хочет что-то добавить, но что можно объяснить за оставшиеся мгновенья на глазах множества свободнорожденных?
— Мы не отступим, — коротко произнес сын, — с нами мечи и копья, за нами — Элима.
Мать молча кивнула, колыхнулись длинные серьги, из высокой прически выбился тонкий завиток…
Леонид не мог видеть, как отец поднял жезл, но музыканты нестройно повернулись и, изо всех сил дуя в свои флейты, двинулись вперед. Следом, опираясь на увенчанный бронзовым шаром посох, двинулся Филон, единственный одетый в белое. За жрецом мерно шагало трое. Леонид видел седую гриву отца — у царя, как и у Аркосия, и у Снитафарна, не было копья, а шлем он снял и нес на согнутой руке. Отец был еще жив, были живы все. Смерть только начинала приближаться к ним. В Артеях она подберется вплотную.
Двое всадников спустились с пологого холма и направились к зачинщикам, но на полпути огромный простоволосый роск остановил коня, пропуская вперед товарища. Ямназай согласно кивнул головой и неспешно отъехал назад, выказывая готовность ждать своего боя. Он был доволен будущим противником. Герольд затрубил с новой силой, рыцарь шевельнулся в своем седле, разворачиваясь к обретенному наконец сопернику, но Георгию было не до Сен-Варэя. Вопреки всем приметам севастиец обернулся и увидел, как Предслав поднимает копье с надетым на него древним стягом. Яроокий вновь смотрел на изготовившиеся к битве полки и на последнего воина из рода Афтанов, бросившего вызов старому врагу и тому, что в древности называли роком.
В зерцальной роскской броне и роскском же шлеме Георгий мало походил на непутевого братца божественного Андроника, вопреки запрету выехавшего на ристалище Анассеополя шесть лет назад. Память «гробоискателя» следовало освежить, но севастиец решил выждать до лучших времен. Например, до схватки на мечах. Авзонянин мог позабыть лицо и голос, но, воин до мозга костей, он навсегда запомнил отнявший победу удар. Второй раз де Сен-Варэй вряд ли такой пропустит, но лучшего повода назвать свое имя не найти.