Наше отечество

И боги имели свой адрес прописки

в межзвёздном пространстве, а люди издревле

сложить одряхлевшие кости стремились

под сенью дерев на отчей сторонке.

Случайный пришлец не примет бессмертья

в цветущих краях, но смерть хладнокровно

с открытым забралом охотнее встретит

в засушливых почвах родного пейзажа.

Какие бы не бороздил он просторы

вселенной, однако

без всяких сомнений, что дым из родного

отечества ярче огня на чужбине.

1

Случилось там вот что. Сенатор Менений

Агриппа рассказывал старую басню

собравшимся около Рима плебеям

о бунте конечностей против желудка.

– Нахлебник! – решили единогласно

рабочие руки и ноги. – К тому же

засел в середине и жрёт понапрасну

еду, предназначенную коллективу.

Мораль же сей притчи в том, что снаружи

отдельным товарищам сразу не видно

кипучей активности органов, дружно

ведущих борьбу за целостность тела.

Вот так вот до масс доводил примитивно

работу сената Агриппа Менений.

Сработала сказка, сенаторы в Риме

умели красиво рассказывать, даром

не ели свой хлеб, но именно с хлеба

на этот раз и разыгралась вся драма.

Повысили цены! Бывает. Но дело

не в этом, а в том, что с рабочим народом

повёл себя слишком уж грубо сенатор

по имени Марций, весьма благородный.

– Да кто вы такие, – вскричал он в припадке

брезгливости, – чтобы судить о насущном

для города, только желая по горло

набить свой желудок?!

Хамство властей, разумеется, новым

не стало, но Гнею Марцию Кориолану

того не простили в народе, уж больно

заносчивым был он, больно надменным.

И вот результат: из Рима изгнали

его по закону, а он, полон гнева

на родину, тотчас отправился к стану

заклятых врагов, воюющих с Римом.

А был он герой, полководец отменный

действительно, там были рады сюрпризу

такому, и вот поздравляют с победой

над Римом сенатора Кориолана.

2

Но что нам до римлян? Они научились

народами править державно – и в этом

искусство! – условия мира и милость

покорным являть, смирять непокорных.

Ещё никогда не бывало на свете

могущественней государства, в котором

военная мощь и гражданская верность

в едином порыве служили б друг другу.

Но волею неумолимого рока

и более страшного не было трупа

на свалке империй, чем Рим, чистокровный

потомок поверженной Трои когда-то.

Однажды зажёг он в театре абсурда

и сам же сгорел в огне балагана.

Но стал ли и станет ли в будущем мудрой

наукой кому-нибудь этот наглядный

пример необузданных завоеваний

до самоуничтожения? Вряд ли.

История учит тому, что едва ли

ей кто-нибудь учится, но для того ли

мы снова и снова урок повторяем

сначала, чтоб вовсе не чувствовать боли?

Похоже, свершается всё без оглядки

на тонкую логику у человеков

и зыбкую связь между горним и дольним

мирами, не скованных цепью.

Всё у природы, однако, имеет

причину и следствие, что вытекает

из первой железобетонно, не смея

нарушить последовательность событий.

И всё происходит в сложившихся так и

не как-то иначе условиях, выйди

за рамки которых, – и вот на спектакле

придётся менять декорации с ходу.

В других обстоятельствах с Римом беды не

случилось бы, и вообще по-другому

всё сталось, да вот обстоятельства были

такими, как были, но что нам до римлян?

3

Вот греки… Со свойственным им колоритом

в художествах и утончённостью вкуса

под аплодисменты нам всем подарили

возможность взглянуть на себя отстранённо.

Впервые сознание сделало с узкой

тропы мифотворчества шаг на просторы

вселенной, где боги по воле искусства

спустились с небес и вышли на сцену.

Вот так безнадёжно и бесповоротно

заспорили люди с богами посредством

поэзии, музыки, масок и просто

врождённого с древних времён любопытства.

“Рек он, – и горько Пелиду то стало: могучее сердце

В персях героя власатых меж двух волновалося мыслей”.

Оно неспроста волновалося в персях

Пелида власатых – оно трепетало

от гнева царя Агамемнона, сына

Атрея и правнука, значит, Тантала.

Короче, праправнуки Зевса бесстыдно

делили добычу, и сердце Ахилла

склонялося к братоубийству, однако

Афина всё вовремя предотвратила.

Ахиллу, Пелееву сыну, обратно

вернуться немедленно повелела

О, помню я моих судей,

Их смех торжественный, их лицы,

Мрачнее стен моей темницы,

И их предательский вопрос: