Нашествие хазар (в 2х книгах)
Шрифт:
– Вижу тебя, дед Светлан!
– Вот дурак оглашённый… Орёт, быдто из темени на свет вырвался, - пробурчал старый древлянин. Звук его голоса хорошо разносила вода, поэтому слова, произносимые с другой лодьи, были хорошо слышны.
– Угадал, дядька. Именно - на свет…
Но на Дубыню прикрикнул Вышата, так как Днепр снова разделился - уже не на две, а на множество проток, и опять не только от кормчего, но и от всех на судне требовалось предельное внимание.
К Диру вначале хотели нарядить и Доброслава с Дубыней, имеющих коней, но за друзей попросил
Сейчас Днепр с обилием проток, если бы его поднять дыбом, как коня, походил бы на ветвистое дерево, потому что далее протоки-ветви сходились и будто образовывали огромный ствол, полный соков и живительной силы.
Простор, простор… Чуден Днепр.
На берегу стоял идол. Его поставили пещерные люди, жилища которых были выкопаны у самой реки. Полуголые ребятишки сидели и смотрели, как плывут белые лодьи. Выползли из пещер и взрослые.
Песчаные берега тянулись долго. На них часто возвышались холмы.
Выскочив на своём гнедом на макушку одного, Дир увидел, как растянулся хвост главных сил. Он махнул рукой Еруслану и крикнул: «За мной!» Сорвались с холма и вихрем поскакали в конец колонны.
– Поживей, поживей!
– торопил князь верховых и пешцев. И тут ему в глаза бросился всадник на тощей кобылёнке. Он был худ и высок, так что ноги его почти доставали до земли. Трусил охлябь [148] , смешно подпрыгивая на спине лошадки. Около него Дир придержал своего зверя гнедого, прищурился, всматриваясь в продолговатое лицо смерда с крупным носом и большим ртом, и сказал:
[148] Охлябь– верхом без седла, на голой спине лошади или одном потнике.
– А я ведь знаю тебя… Запомнил. Это ты свою лошадь хотел дома оставить и тем самым нарушить давно заведённый порядок.
– Я, княже, - честно признался смерд.
– А нарушил, навлёк бы и на себя, и на детей своих, и на жену кару, не вмешайся я… Так ведь?
– Так, княже… - снова искренне ответил бедняк.
Конечно, так… Вмешался-то князь вмешался и, может, действительно отвёл от смерда и его семьи беду, но у того до сих пор болит каждая косточка в теле… Когда дружинники брали у жителей Подола необходимые снаряжение и съестные припасы, вот этот человек обратился к Диру:
– Княже, можно я оставлю дома свою лошадь? У меня больная жена и пять ребятишек. Без лошади и кормильца им не сдюжить…
– А может, и тебя дома оставить?… - насмешливо спросил князь.
– В поход я бы мог пойти пешим.
– Дерзости говоришь, смерд!
– И лицо Дира перекосило гневом. Он показал плёткой на избу, у дверей которой стояла женщина с малыми детьми, жавшимися к её подолу.
Отроки, понимающие каждый жест своего повелителя, бросились туда с факелами. Женщина с диким воплем и остановившимися от ужаса глазами упала на колени и протянула к князю руки.
– Назад! А тебя, долговязый, под плети…
Свидетелем этого невольно стал Лагир, оказавшийся здесь по делу, и подумал: «Видимо, так устроен мир, что бедный человек виноват везде, где бы он ни жил, и всегда…»
Дир снова повернул голову к смерду, пошутил:
– Хоть охлябь, да верхом… А ты хотел пешим идти. Как зовут тебя?
– Лучезар.
– Лучезар… - повторил Дир.
А Еруслан вдруг скривил губы в усмешке и сказал князю:
– Нет, неправильно дали ему при рождении имя, княже… Надо бы назвать его Охлябиной.
И оба, как жеребцы, заржали.
Ай да Еруслан! Ай да молодец!… Неужели забыл, как сам терпел унижения?! Как-то об этом спросил его Лагир, и он ответил: «Конечно, не забыл… Но те, кто унижал меня, были чужие… Ромеи, хазары… Не свои люди».
Вот так-то.
А Лучезар, когда князь и Еруслан отъехали, подумал: «Княжой муж, ясное дело, выслуживается, гогочет… А князь?… Что бы ты делал без нас, смердов, без нашей пошлины?! Одно слово - кормленный… И челядь твоя такая же - нами кормленная…»
Светозар держался наособь. Мелких придирок не терпел, в походе был степенен, но зорок, как степной беркут. И если нарушался строй, стремглав срывался с места и мчался, как птица, чтобы наказать виновных.
Впереди, растянувшись поприщ на восемь, шли передовые сотни и дозоры, сзади - подвижная застава. Среди них находились цепочки, по которым определялась нужная дистанция между сотнями, заставами и главными силами, чтобы эти силы не давили на передовые и чтобы тыльные заставы не наваливались на хвост главных колонн.
На привалах десяцкие ещё и ещё раз проверяли у ратников необходимое снаряжение: кроме оружия каждый воин должен был иметь медвежье сало, бобровую мочу, кусок овчины и тростниковые полые трубки.
Медвежьим салом смазывались луки. Раненные, у кого застрял в теле осколок стрелы или копья, пили это сало. Рана заплывала жиром, и осколок вылезал наружу. А открывшуюся рану смазывала бобровой мочой.
Овчина нужна для того, чтобы скрытно подойти к неприятелю. Ею обёртывали копыта лошадей, и тогда не было слышно топота и на грязи не оставались следы. Через тростниковые трубы, когда надо, дышали, погрузившись с головой в воду или болотную жижу.
Светозар тоже увидел Лучезара, трясущегося на лошадке, подбодрил:
– Ничего, молодец, если храбр, добудешь себе в битве хорошего скакуна.
– Благодарю за доброе слово, воевода, - растроганно ответствовал Лучезар.
Древлянин Умнай, находившийся в передовой сотне, передал по цепочке:
– Гляди в оба!… Впереди тряская земля, болото.
Преодолели и это место. Провалился лишь один жеребец. А тощая лошадка Лучезара даже и не вывалялась в грязи, как остальные, спокойно прошла по зыбучим кочкам.