Нашествие хазар (в 2х книгах)
Шрифт:
– Так, - подтвердил сын Повелителя.
Чернодлав скосил глаза на молодого вождя, и тот, усмехнувшись, бросил ему на колени бурдюк и кусок баранины:
– Пей и ешь, шаман, ты заработал своё. Жалую!
– и отъехал.
Бурю разных чувств вызвало в душе Чернодлава это благодеяние вождя. Но шаман теперь знал, что молодому владыке он нужен… «Слава Гурку!» - повторил следом за стариком Чернодлав.
На уртоне радостными возгласами встречали Чернодлава и старика прослышанные о содеянном поединке с черными ночными мангусами женщины, осыпая арбу полевыми цветами. Бросали их и под копыта белого скакуна молодого владыки, восхваляя
Весь день стан радостно гудел: мужчины, женщины, пожилые и даже дети пили айран, ели мясо, плясали и пели гимны солнечному божеству; возле юрты Повелителя тоже шёл развесёлый пир.
На высоком топчане, украшенном цветами и пёстрыми лентами, восседал Ошур и зорко, совсем по-трезвому (хотя и часто прикладывался к турьему рогу), наблюдал за происходящим. К нему приблизился шаман.
– Мой Повелитель, завтра на переправе появятся лодьи киян, дай мне сто лучших лучников, и мы нападём на княжескую рать: месть черным огнём жжёт мою душу, помоги унять её… Взываю к тебе! Помоги, дай!
– Хорошо, шаман… Будь по-твоему. Я знаю сам, что это такое, когда месть полыхает в сердце…
К вечеру старику стало плохо, напрасно он звал к своему ложу сына, тот вместе с телохранителями и шаманом ускакал в лесную юрту, забрав с собой для услады красивых ясырок [154] . Женщина-сиделка, сообщив, что Ошура рядом нет и не будет до самого рассвета, как могла, старалась облегчить страдания больному, хотя она-то очень хорошо знала: владыке осталось жить немного, и на восходе солнца его душа должна покинуть тело и улететь в солнечное царство своих предков.
[154] Ясырка– пленная рабыня.
Вскоре он стал бредить и метаться на ложе - в его теле забушевал предсмертный огонь: глаза остекленели, захрипело в груди, больной порывался встать, но в изнеможении падал на меховые подстилки.
Тело его вдруг выгнулось, и некогда грозный Повелитель испустил дух.
…Предав на восходе солнца тело бывшего владыки угров огню и воздав ему великие почести (вместе с ним было сожжено тринадцать молодых, предварительно умерщвлённых рабынь, в их числе и женщина-сиделка, тринадцать белых и столько же черных волов), состоялся пышный обряд возведения Ошура в чин Повелителя. А потом он изъявил желание участвовать вместе с сотней лучших лучников в набеге на киевлян, для чего отправил с Чернодлавом дозор в количестве тоже тринадцати [155] человек.
[155] У угров число тринадцать считалось священным.
Разведчики поскакали в сторону Витичева и через несколько часов лошадиной рыси обнаружили расположившуюся на отдых в лесном распадке передовую сотню Умная. Чернодлав по шишаку на серебряном шлеме сразу узнал древлянского воеводу, сделал знак воинам, чтоб не высовывались из-за бережистого берега, скрывавшего их, и велел ждать появления на реке первой лодьи киевлян. Как и предполагал шаман, ею оказалась Аскольдова, и он тут же прикинул в уме, что сотня Умная, которая, судя по всему, служила ещё охраной головным судам, на Крарийской переправе из-за гористой местности должна поотстать, а киевский князь, кажется, и не думает ни о какой опасности - ишь, как ходко, на всех парусах, бежит его лодья… Да и какая опасность должна угрожать сильному войску?! Кочевники суются в том случае, если малочисленны караваны и можно хорошо поживиться…
Разведчики пустили обратно коней в галоп, в стане сменили на новых и уже во главе с молодым владыкой поскакали к священной реке. Но Чернодлав не надеялся так легко обхитрить Умная, он хорошо знал характер мудрого воеводы и не ошибся: когда тот видел, что сотня не поспевает за ходом головной лодьи, высылал вперёд с десяток всадников, которые должны были предупреждать об опасности. Но на этот раз слишком беспечным оказался этот десяток, уже привыкший не встречать никого из неприятелей, сбился в кучу на днепровской круче, и угрские лучники без особого труда враз побили всех стрелами.
Днепр сверкал на солнце ослепительными бликами, ветерок, сопутствующий парусным судам, идущим к Понту, рябил воду, отчего эти блики ярко лучились, вспыхивая, словно высыпанное из кожаного мешочка серебро.
«Жаль, не предвидится никакой добычи… - подумал шаман.
– Но не за этим мы здесь… А вдруг удастся сразить и самого Аскольда?!
– От этой мысли у Чернодлава сердце сладострастно ёкнуло в груди, и он осклабился… Увидел, как угры сдирают одежду и берут оружие у убитых и ловят их разбежавшихся лошадей.
– У камня нет кожи, а у человека нет вечности!…»
– Вечный!
– обратился шаман к Повелителю.
– Я предлагаю с частью лучников переплыть на другой берег, и тогда стрелами с обеих сторон мы станем поражать лодью… Так надёжнее.
– Переплывай, - согласился молодой владыка.
Чернодлав взял с собой сорок воинов, с кручи они спустились к воде, саадаки завернули в одежду, торбы приторочили к холкам коней, ухватились за их хвосты и вскоре оказались у другого берега, низкого, поросшего ивами, в зелени которых укрыли лошадей и спрятались сами.
На противоположной стороне показался кто- то из угрских всадников, и Чернодлав повелел пустить поверх его головы для острастки стрелу; тот увидел поднятый в руках лук и тут же скрылся за холмом, сообразив, что высовываться не следует…
До порогов киевские суда шли в две колонны, и, когда сужался Днепр, брызги от весел гребцов на лодье Аскольда доставали до бортов лодьи Вышаты; как только отошли от Витичева, вдруг утих ветер, паруса обмякли, опустились, тогда и заскрипели в уключинах веретена.
Дубыня подначивал Никиту:
– Слабоват ты, брат, не берёшь глубоко, лишь по воде лопастями чиркаешь.
– Да я… я!
– задыхался от возмущения древлянин, мощно орудуя веслом, сидя на широкой дубовой скамейке, ещё не лоснящейся от елозенья задом.
– Это ты, парила, так веслаешь [156] , быдто соляным черпаком…
– Хватит вам, охломоны! Встретились… - урезонил дед Светлан молодых гребцов, которым, видать, силушки девать некуда.
Силушка вскоре и пригодилась. Да ещё как! На порогах.
[156] Веслати– грести.