Нашествие хазар (в 2х книгах)
Шрифт:
Взрослый крещаемый слагает с себя всё, что скрывало от него ранее рабство своим страстям, что делало его лишь по видимости свободным человеком: он скоро узнает, от какого зла избавлен и к какому добру спешит.
Константин велел оглашённым опустить вниз руки и устремить взоры на восток, что должно означать ожидание отверстых дверей рая. Затем философ трижды подул на лица крещаемых, напоминая им, что «создал Господь Бог человека из праха земного и вдунул в лице его дыхание жизни, и стал человек душою живою».
Первое священнодействие крещального обряда - возложение
И Константин глаголет:
– Отрицавши ли ся сатаны, и всех дел его, и всех аггел его, и всего служения его, и всея гордыня его?
И крещаемые ответили:
– Отрицаюся.
Философ повторил вопрос ещё дважды, и так же дважды, утвердительно прозвучало в ответ.
Ещёжды звучит громкий голос Константина, повторивший вопрос паки [215] трижды:
– Отреклися ли сие сатаны?
И дан был трижды ответ оглашёнными:
– Отрекохося.
[215] Ещёжды, паки– снова, опять, сызнова.
– И дуни, и плюни на него!
– приказывает Константин.
После этого крещаемые снова оборачивают своё лицо к востоку, к Свету мира, и читают Символ веры [216] . Прочитали его мои подопечные без запинки, за что я удостоился от Константина благодарственного взгляда. И обращаясь к Дубыне и Максимилле поочерёдно и трижды философ вопросил снова:
– Сочетался ли еси Христу?
– Сочетахся.
И паки глаголет:
– И веруеши ли Ему?
[216] Символ веры был принят на I Вселенском Соборе в Никее (325 г.) и дополнен на II Вселенском Соборе в Константинополе (381 г.), который служит общим выражением веры Православной Церкви.
– Верую Ему, яко Царю и Богу… - слышится в ответ.
Это решение и клятва принимаются раз и навсегда, ибо, по словам Господа нашего Иисуса Христа, «никто, возложивший руку свою на плуг и озирающийся назад, не благонадёжен для Царствия Божия». Прежде всего - доверие, безусловное подчинение, полная отдача себя воле Того, за Кем должен следовать, что бы ни случилось и как бы трудно ни было нести Его бремя. «Ибо иго Моё благо, и бремя Моё легко», - заповедовал нам Спаситель.
– И поклонися Ему, - говорит Константин.
Снова слышит в ответ:
– Поклоняюся Отцу и Сыну, и Святому духу, Троице Единосущной и Нераздельной.
Поклоняясь Троице Единосущной и Нераздельной, Святой и Животворящей, человек приобщается Божественному откровению, бесценному дару и радости всех радостей.
– Благословен Бог, всем человеком хотяй спастися, и в познание истины прийти, ныне и присно, и во веки веков. Аминь, - возглашает Константин и читает молитву.
Затем крещаемые троекратно погружаются в воду. Принятие купели - главное из таинства Крещения: человек умирает для жизни греховной и спогребается со Христом для того, чтобы жить в нём.
6
Жена Лучезара дождалась наконец-то муженька, а детки своего тату… А каков мужик статный возвернулся - не узнать, будто ростом выше стал, на лицо пригожий; да и раньше-то был недурён собой, только за повседневными заботами, вечной нищетой да бедами ускользало всё это от жены Лады - не до того, днём - в работе, вечером при тусклой лучине - почти не видать лица, лишь ночью чувствовала его крепкое тело, вот и народила шестерых…
Выбежала «шестёрка» встречать отца, а перед ними на справном коне витязь в кольчуге, да не от столетнего деда-соседа, а в такой, что больно глядеть от ярких блёсток… Жена ахнула:
– Милый мой, желанный ты мой!
– протянула к Лучезару руки и заплакала.
– Ну будя… Будя!
– слез с коня русский ратник и приобнял жёнушку; крепко её обнять дети не дали, повисли на руках отца, умеющих и детей держать, и чепиги орала [217] в поле, и рукоять меча на рати.
[217] Ручки плуга.
– Ну, Лада, - сидя потом за столом, рассказывал захмелевший Лучезар, - где токмо мои ноженьки не ступали: дикую землю прошли, Болгарию, землю царя Византа потоптали, а возвращаясь, и Крым полаптили, где хазарушек, мать твою, слегка пощипали… Хотели аж до ихнего моря дойти, Джурза… Джурда… Джурма… а, леший, забыл, в общем, Хазарского, да не сумели… На старуху, и ту, бывает проруха.
Счастливая Лада заглядывала в глаза мужу, упивалась его лишь видом и слушала вполуха; детки сидели рядом, не менее счастливые, поигрывали подарками и лакомились заморскими сладостями. Лишь дед-сосед, мохом обросший, шамкал беззубым ртом да, кривя губы, поддакивал:
– Море-то и я видел… Знамо.
Ребятня, что постарше, хихикала, зная, что дед так всегда свои слова заключал: «Знамо…»
В других домах на Подоле тоже веселье, а наверху, на горах, пошумнее, побогаче встречали… И горевали погромче, у кого близких калёная стрела отняла или меч-акинак византийский… А у той матери, что говорила заклятия, провожая на битву своих сыновей, никто не вернулся: рыдания и стоны стояли на дворе; молодухи и она сама буйно оплакивали гибель… Как жить дальше им, одним женщинам с детьми малыми?…