Нашествие хазар (в 2х книгах)
Шрифт:
Доброслав незаметно подмигнул Дубыне - тот понял, что надо поддаться в игре сарацину.
Первый выигрыш так обрадовал Сулеймана, что он даже вспотел, хотя здесь, в раздевальне, было не жарко, и попросил слугу перенести доску и кости в зал с пальмами и павлинами. Сириец стал словоохотливее, угостил Дубыню и Клуда прохладным шербетом и справился, зачем они пожаловали в Херсонес.
– Да, с солью в городе становится всё хуже и хуже… - выслушав Клуда, заговорил Сулейман.
– Рыбаки недовольны, свои уловы вынуждены выбрасывать в море, так как владельцы рыбозасолочных кладовых не покупают их. Недавно ключарь базилики Двенадцати апостолов жаловался мне на это: у них много рыбозасолочных вырублено в скалах, и винодельни в хозяйстве есть. Любит он попариться в моей терме, а потом мы, сидя вот здесь, как с вами, беседуем с ним на богословские темы… Ему нравится, что я, магометанин, считаю Иисуса Христа
– Для нас эти ваши рассуждения очень сложны, - простодушно сказал Дубыня.
– Ах да, понимаю… - улыбнулся Сулейман, пряча выигранные деньги за пояс.
– Ну а попробуй я сказать что-нибудь против христианского Бога, меня тут же лишат де только термы, но и головы… Ещё моему отцу, который купцом попал в Херсонес, приходилось так же толковать Коран, поэтому и живём здесь…
– Сулейман, в городе много разговоров о предстоящей казни… - сказал Доброслав.
– Вот вам и пример тому, что такое возразить, а тем более поднять руку на служителя христианской церкви.
– И Сулейман ал-Фарух повторил рассказ стражника-славянина и заключил его такими словами: - Мученики всегда мудрее тиранов, потому и становятся мучениками…
– А нельзя ли помочь этим мученикам?
– напрямую, холодея от мысли, что их может предать сарацин, спросил Доброслав и, вытащив кожаный мешочек с милиариссиями, покачал его, взявшись большим и указательным пальцами за связанное ремешком устьице.
– Дубыня, расскажи почтенному Сулейману, для чего нам нужно повидать алана Лагира.
По опечаленному лицу сирийца видно было - он искренне сочувствует страданиям умирающей матери, и у Клуда на мгновение возникла надежда, что сириец поможет им бескорыстно, но увидел, что мешочек с серебром всё больше и больше притягивал взгляд тёмных, как безлунная ночь, глаз сарацина. В конце концов алчность взяла верх над состраданием, и Сулейман ал-Фарух, сын купца, протянул руку и, взяв мешочек, сунул его за пояс.
– Хорошо, славы, приходите завтра сюда, и я познакомлю вас с ключарём. Он также любит играть в кости и пить вино. Пригласите его в таверну, а лучше в лупанар к блудницам.
– Помилуй, Сулейман, служителя церкви и - в лупанар…
– Я знаю, что говорю… И учтите, ключи от церковных подвалов он не доверяет никому и всегда носит их при себе.
Был уже час после обедни. На улицах стало оживлённо. Базилика Двенадцати апостолов сияла белизной двадцати двух мраморных колонн, когда-то завезённых сюда из Гераклеи, расположенной на южном берегу Понта Эвксинского и в свою очередь являвшейся колонией греческого города Мегары. Эти колонны, предназначенные для храма Афродиты, везли на триремах, и они должны были символизировать гордость рабовладельцев-демократов, потерпевших поражение от аристократической партии и вынужденных покинуть свою метрополию [45] в конце V века до нашей эры. Потерпевших поражение, но не сломленных духом, сумевших оттеснить силой оружия со своих исконных земель тавров и скифов и в Восточном Крыму основать в короткий срок города Пантикапей, Мирмекий, Тиритаку, Нимфей, Киммерик и Феодосию, на западном - Херсонес, Кертинтиду, Калос-Лимен.
[45] Метрополия (метрополис)– в переводе с древнегреческого означает «мать-город».
Через несколько десятков лет один из них - Херсонес - настолько окреп и набрал силу, что начал чеканить свою монету. Монетный двор находился тоже на агоре, в противоположной стороне от базилики.
Конечно, весь давно перестроенный, выложенный из сарматского камня, с лестницей, ведущей на второй этаж, чеканил он медные, серебряные и даже золотые монеты и сейчас. Направляясь к базилике мимо этого двора, Доброслав и Дубыня почувствовали, как в нос ударил серный залах металла в тиглях.
Мысль посетить базилику пришла в голову Дубыне, потому что у него, побывавшего во многих передрягах, чувствующего опасность всей шкурой, в минуту рискованных предприятий всегда обострялся нюх и все жилки начинали дрожать в предвкушении любого разбойничьего дела… Надо было обязательно выяснить, в каком из подвалов находится Лагир, и найти нужную дверь.
Базилика Двенадцати апостолов представляла собой прямоугольное здание длиной сто двадцать пять и шириной пятьдесят шесть локтей. Она разделена колоннами на три части - нефы. В них вели железные двери, разукрашенные причудливой резьбой; в орнамент искусно вплетены фигуры различных зверей - лисиц, барсуков, волков, оленей, нильских крокодилов и даже слонов, а в центре - Диана с колчаном стрел на бедре, натягивающая сильными руками лук, а у ног её грациозно расположилась лань, заглядывающая в лицо покровительнице охотников.
Миновав самую большую дверь, Доброслав и Дубыня очутились в большом светлом помещении. Церковная служба кончилась, верующие разошлись, но и тогда служителям предписывалось держать двери открытыми, с тем чтобы желающие могли прийти и посмотреть на чудесные настенные росписи христианских богомазов, вдохнуть благовонный запах елея и амбры, и находились такие из среды язычников, которые покорялись храмовой атмосфере, особенно огням сотен свечей, и просили, чтобы их окрестили.
Центральный неф заканчивался апсидой [46] . Пол выложен прямоугольными мраморными плитами, на которые сеялся свет из окон над аркадой. Чуть правее от апсиды находилась ещё одна дверь. Толкнув её, Доброслав и Дубыня вышли в широкий двор - атриум - с фонтаном в центре и галереями. Одна из них вела в бапстерий - крещальню. Сюда заводили желающих креститься; взрослых окунали с головой, а маленьких, раздетых догола, окропляли брызгами.
[46] Аспида– полукруглый (иногда многоугольный) выступ в стене христианских церковных зданий.
Храм имел стропильные перекрытия с двускатной крышей, а крещальня заканчивалась куполом. Она стояла на скале.
– Смотри, - толкнул Дубыня Клуда.
Доброслав внизу крещальни, в скале, увидел четыре углубления с железными дверьми на засовах, на которых висели замки. К одной из них тут же рванулся Дубыня, но Клуд вовремя схватил его за кожух: из галереи, примыкающей к южной стороне базилики, в атриум вошёл пожилой служитель церкви в белой с черным одежде и синей камилавке [47] , с кадилом в левой руке, в котором курился ладан. За ним шествовали несколько человек мужчин и женщина с ребёнком.
[47] Камилавка– высокий, цилиндрический, с расширением к верху головной убор православных священников, даваемый как знак отличия.
– Все. Пошли, - шепнул Доброслав, знакомый с обрядом православного крещения.
– Это надолго. К тому же мы теперь знаем, где подвалы.
– А если в этих его нет?…
– Здесь он, Дубыня, помнишь, стражник говорил, что перед казнью Лагиру хорошо бы на капище побывать, а ему приходится слышать христианские проповеди…
– И то верно. А знаешь, Доброслав, пойдём к стражнику и спросим, в каком из подвалов заперли Лагира; судя по всему, он осведомлён…
– Не пойдём мы к нему, Дубыня. Он не скажет. Ты заметил, как он заторопился, когда мы спросили, сколько времени до казни осталось… Солдат ведь догадался, почему мы об этом его спросили, и испугался.
С главной улицы Клуд и Дубыня свернули на поперечную, пересекающую её под прямым углом, как, впрочем, все улицы города, проложенные по проекту выдающегося древнегреческого архитектора и скульптора Скопаса, жившего и работавшего в Херсонесе.
Скоро они достигли двухэтажного дома. Внизу располагалась обыкновенная таверна под названием «Прекрасная гавань», вверху находились комнаты свиданий для посетителей. Во дворе сидели и прохаживались продажные женщины, насурмленные и убелённые, отчего походившие друг на друга, как куклы. Когда в храмах шла служба, ни один владелец лупанара по постановлению комиции [48] своих обитательниц не мог выпускать на улицу под страхом выплаты огромного штрафа. Но постановление - а это тот же закон для всех граждан - вступало в противоречие с жизнью: оно, с одной стороны, пыталось оградить их от нарушения христианской морали, но с другой - способствовало разврату, разрешая содержание подобных домов. Лишь выдвигалось непременное условие для владельцев лупанаров и их обитательниц - соблюдение внешних приличий, и только. Поэтому и владельцем не мог быть христианин…
[48] Комиция– народное собрание.