Нашествие. Битва за Москву (сборник)

Левицкий Андрей Юрьевич

Он прыгнул в воду уже довольно давно. Перед тем сидел, смирившийся со своей участью, ожидая, когда варханы увидят его… И вдруг подумал: что я делаю? Кто я, в конце концов, такой – мокрица, кролик, мышь дрожащая, или – человек? Если сопротивляться варханам сейчас бессмысленно, то надо использовать любую возможность, чтобы спрятаться, а после уже решать, как поступить дальше. Над головой кричали и стреляли, скрипела палуба. Преодолев боязнь большой воды, естественную для всякого не умеющего плавать человека, он выпрыгнул из лодки.

Теперь, обеими руками вцепившись в уключину, Кир почти с головой ушел под воду и резко вынырнул. Навалившись

на борт грудью, тяжело перевалился через него, упал на дно между лавками. Здесь в лужице просочившейся сквозь щели воды лежал рюкзак.

На барже заскрипели доски палубы. Кирилл схватился за рукоять катаны, стиснув ее непослушными пальцами, попытался вытащить из ножен. На фоне неба возник силуэт вставшего на носу баржи вархана. Сейчас чужак выстрелит из своего электрического ружья, алая молния пробьет скорчившееся в лодке тело вместе с днищем, зашипит вода, оборвется короткий крик – и не станет Кирилла Мерсера. Отлетит его душа в Небесный Интернет, но туда душу не пустят, наверняка ведь у них там какой-нибудь ангельский файерволл стоит, который открывает райские врата лишь перед праведными юзерами – и бросят Кирилла вниз, в пламя цифрового ада, где до скончания веков пребывают души всех грешных хакеров…

– Кирилл, да вы совсем замерзли!

Отпустив катану, Кир встал на колени, уперся в лавку лбом, потом кое-как выпрямился.

Присевший на краю палубы Яков Афанасьевич схватил его за плечо и помог вылезти наверх. Рюкзак остался в лодке, агроном спустился туда, накинув на плечи лямки, забрался обратно.

Ближе к корме на палубе лежали тела, ни одно не шевелилось.

– Что ж вы так дрожите? Неужели вода такая холодная, это из-за купола наверно?

– А в-вы п-почему сухой? – Кирилл принялся стаскивать куртку.

– Не поверите, я в отсек для весел спрятался. Спрыгнул, когда они из машин своих повалили, и крышку захлопнул. Узко, но мы ж весла вытащили, места хватило. Затаился… Вверху стучат, кричат, стреляют, а я лежу ни жив ни мертв.

– Д-да… дайте рюкзак. Т-только расстегните.

– У вас там полотенце?

– Ш-шмотки…

– Растереться, растереться надо хорошо, потом уже сухое натягивать. Потом попрыгать, поприседать.

Пока Кирилл переодевался, Яков пробежал по палубе, семеня короткими толстыми ножками, приседая над каждым телом, пытаясь нащупать пульс.

Натянув сухую одежду, Кирилл начал притоптывать и хлопать себя по плечам. Ему все еще было очень холодно.

– Борис, Генка, Валя, Николай Валерьевич… Все мертвы, – потерянно пробормотал Яков Афанасьевич, вернувшись к нему. – А других они с собой увели. И детей, всех. Mein Gott, mein Gott!

– Д-детские тела есть?

Агроном потряс головой, пригладил ладонью седые волосы, жестко топорщившиеся вокруг круглой лысины.

– Нет, кажется, нет. Но ведь они несколько лодок своими молниями… В лодках были, думаю.

Он пригляделся к Кириллу, который непослушными пальцами пытался застегнуть рюкзак, и добавил:

– Да вы синий, как… Как, извините, труп. Идите за мной, у Глеба всегда с собой… Ну же, пошли, пошли!

Схватив Кира за локоть, Яков потащил его на берег. Возле сходней лежал убитый выстрелом в спину Глеб.

– Варханы пару минут как уехали, – говорил агроном, подходя к телеге механика. – В отсеке плохо слышно, глухо, но двигатели я уловил все же. Сначала стук ног по палубе стих, и потом укатили они, быстро так… Они вообще быстро действуют, раз-два – с ходу все, вроде уже тыщу раз подобное проделывали. Наскакивали вот так на мирных людей, кого убивали, кого с собой увозили. Ведь это ж не так легко: разобраться хотя бы в самых общих чертах, что у нас здесь к чему, отловить народ, запихнуть в машины… А у них все почти мгновенно – отработано, значит.

Казалось, этой болтовней Яков Афанасьевич пытается отгородиться от ужасной картины, окружающей их, – около десятка мертвых мужчин и женщин на барже и в песке на берегу. Двое, которых выстрелы варханов застигли, когда они пытались нырнуть, лежали на мелководье. У Кирилла, который этих людей не знал, и то голова шла кругом, тошнота подступала к горлу, хотелось лечь на землю лицом книзу, зажмуриться, замереть… А каково было агроному, долго прожившему среди них?

Оставив его возле телеги, Яков побежал к дымящей тарантайке. По ней явно выстрелили из электрического ружья, причем раза так три, не меньше, – «хаммер-мини» теперь напоминал взорвавшуюся изнутри консервную банку.

Возле телеги лежала лошадь – ей картечью из дробовика разнесли череп. Кира совсем замутило, он привалился к борту, чуть не лег на телегу, вдыхая запах сена, которым было устлано днище. На сене между котомками и чемоданами лежала детская кукла в нарядном цветастом платьице, без одной руки.

Яков Афанасьевич появился вновь и забормотал, суетливо роясь в брезентовом свертке:

– У вас озноб до сих пор… Сейчас, погодите… У Глеба всегда припасено, он такой…

Кирилл выпрямился и снова обхватил себя за плечи, стараясь не глядеть на дохлую лошадь, над которой бодро вились жирные летние мухи. На волнах вдалеке от берега покачивались обломки лодок. Зеленая стена вставала над миром, в вышине загибаясь все сильнее и сильнее, превращаясь в гигантский свод, в чужое, стеклисто-зеленое, пугающее небо. Кирилл поднимал и поднимал голову, скользя по нему взглядом, пока чуть не упал на спину. Схватившись за телегу, он тряхнул головой. Приди в себя! Совсем раскис, нюни распустил…

Мысли путались, он все никак не мог взять себя в руки и начать размышлять связно, прикинуть обстановку и решить, что делать дальше. У Кира уже было такое, когда он как-то в январе улетел в Таиланд, из снежной зимы нырнув прямо в тропический зной. Через два дня после того как сугробы сменились пальмами, а «минус двадцать» превратилось в «плюс тридцать пять», организм словно запоздало удивился этому – и Кирилл на сутки слег в тайской гостинице с повышенной температурой и головокружением, непрерывно чихая, потея и трясясь в ознобе. Акклиматизация быстро закончилась, он пришел в себя, но те сутки запомнил надолго. Сейчас началось что-то похожее, хотя климат и не менялся – зато очень серьезно изменилась сама реальность. Психическая акклиматизация к новому миру…

Он отпрянул, когда под нос ему сунули треснувший граненый стакан, наполовину полный чем-то мутно-белым, с зеленоватым отливом.

– Не хочу я твой самогон… – начал Кир, пытаясь отвести руку агронома.

– Немедленно пей! – велел тот и заставил его взять стакан. – Тебя трясет всего! И губы у тебя синие, Кирюша, как у покойника! Пей! Оно на крыжовнике настояно, особый рецепт, крыжовницей называется, – никто так больше не умел, только наш Глеб. Ну, залпом!

Тон Якова Афанасьевича изменился, стал командирским, очень уверенным. Кирилл влил в себя пойло. Поперхнувшись, зажмурился, кулаками потер глаза. Поморгал, тяжело сглатывая. Самогон провалился в желудок, словно большой угловатый камень. Затошнило, но это быстро прошло.