Нашествие
Шрифт:
«А почему я так волнуюсь, может быть, они получили это злополучное письмо не по почте, а как-то иначе? Тогда что? Просто сидеть и ждать? Так ведь и японцы не дураки, если они серьёзно возьмутся за дело, то как об этом узнать? Тогда уж точно помочь будет нечем, это ясно как божий день! Матка Боска! – вспомнил он молитву матери. – Спаси и помоги!»
И тут его осенило!
«Лапищев! Конечно, Лапищев!»
На душе у Сашика потеплело, и мысли потекли ровнее.
«Не зря Матерь Божья за всем наблюдает со своих небес и мама её об этом просит! Лапищев! Сам
«А почему я думаю, что Лапищев разговаривает об этом только со мной? Он ведь сам сказал, что… – Здесь он вспомнил сказанное Сергеем Петровичем дословно: «Японцы опрашивают многих, стараются делать это очень конспиративно, но частенько попадают на наших людей». – Значит, – догадался он, – у них есть с кем об этом разговаривать… кроме меня!..»
За этими мыслями Сашик вдруг вспомнил, что Лапищев «подвесил» ему первое, как он выразился, «боевое» задание.
«Вот зачем ему понадобился мой «личный фронт»! – подытожил он, сделал последний глоток коньяку, допил остывший кофе и решил, что если он пойдёт отсюда пешком, то придёт, когда все уже будут дома. Как обычно.
Глава 8
Дверь громко хлопнула, и в холодных сенях кто-то начал сильно топать ногами и шаркать об половик.
«Кузьма Ильич, – подумала Анна Ксаверьевна, отложила шитьё и прошла на кухню. – Чем-то недоволен!»
– Чаю поставить, Кузьма Ильич? – крикнула она в прихожую.
Тельнов из сеней вошёл в коридор, и к топанью добавились громкое шмыганье носом и сморкание. Анна Ксаверьевна выглянула из кухни, когда старик уже снял шапку и разматывал шарф, и по его красному, взопревшему лицу тёк пот.
– А что? – удивлённо спросила Анна. – Вы разве бежали?
Тельнов недовольно посмотрел на неё из-под косматых бровей, расправил смоляные усы, которые не брала никакая седина, и, как бы разоряясь, сказал:
– Ещё бы я стал бегать на старости лет по этому Харбину! Вашему! Никак не могу привыкнуть! – и, посопев, после паузы добавил: – Никчёмный климат, матушка, – стоишь, мороз до костей пробирает, чуть пройдешься – мокрый, как мышь из лужи! Вон спина вся мокрая, по колена.
Анна прыснула.
– Ну по поясницу! – Он мелко перекрестился. – Прости господи! По поясницу, конечно! А морозище, всё ж Крещение, – не выйти, собаки на лету дохнут…
Анна снова прыснула.
– Да что это со мной! Собаки – на лету, поясница – по колено! А всё – чужбина! Уж сколько здесь живу, знаете ли, скоро семнадцать лет, а привыкнуть не могу.
Тельнов справился с верхней одеждой и остался в косоворотке и смятых под валенками брюках. Не надевая тапочек, он в одних белых вязаных носках прошёл в гостиную и устало уселся в хозяйское кресло. Анна Ксаверьевна удивлённо посмотрела на него; было видно, что Тельнов чем-то сильно расстроен – в доме было заведено, что в плетёное кресло-качалку Александра Петровича никто никогда не садился.
– Сейчас, матушка, дайте отдышаться, сейчас
Тельнов ещё минуту посидел, потом тяжело упёрся руками в подлокотники, качнулся и встал.
Прислуга уже ушла, но самовар ещё был горячим, Анна Ксаверьевна сама налила стакан чаю и поставила его на стол.
– Что-то с вами не так, Кузьма Ильич!
– Да уж куда как не так! – Он обошёл вокруг стола, сел в своё «хрусткое» плетёное кресло и отхлебнул из парившего стакана.
Тельнов сидел за столом в тяжёлой задумчивости. Сегодня в середине дня он ходил в Фуцзядянь купить кисточек – в китайском районе было всё же подешевле – и увидел, как из дверей какой-то маленькой китайской гостиницы вышел Сашик и торопливо пошёл по улице, а через несколько минут оттуда же вышел этот, «краснюк», – сотрудник советского генконсульства. Конечно, это могла быть случайность, а могла быть и не случайность. Надо было бы об этом поговорить с Александром Петровичем, но этого-то разговора Тельнов и боялся.
Собственно, в самом разговоре ничего страшного не было. То есть не должно было быть. Но никто в семье не знал, что к нему самому уже давно подбивают клинья разные личности, то из Бюро по делам российских эмигрантов, то монархисты, то фашисты, всех и не упомнишь. И все с одним и тем же вопросом: «Как там у Адельбергов да что там у Адельбергов?» Очень назойливо спрашивали. И говорить нельзя, и не говорить нельзя, ещё устроят какую-нибудь пакость, а потом расхлёбывай. Советские ещё не подходили, но, как видно, Сашик сам к ним наладился.
Старик злился, он чувствовал себя виноватым перед Александром Петровичем за то, что обо всем этом умолчал, – думал, что обойдётся.
– Анна Ксаверьевна! Матушка! А когда Александр Петрович обещались прийти?
Анна только покачала головой и снова взялась за шитьё, потом оторвалась, подняла голову и неожиданно спросила:
– Кузьма Ильич, а как вы думаете, что будет?
– В каком смысле, матушка?
– Ну как «в каком смысле»? Что с нами будет?
– А что с нами может быть? Живём себе!
– А вы думаете, мы тут с вами век будем жить? Харбин, конечно, русский город, но страна чужая – всё-таки Китай!
– Век не век! А может, и век!
Старик ответил с каким-то запалом, засопел и стал часто отхлёбывать остывающий чай.
– Век не век, – повторил он, не зная, что ответить, а потом задумчиво сказал: – Тут вы правы, что это Китай, а не Россия. Вон что происходит – советские на КВЖД пришли, и были, и думали, что ещё будут. А пришли японцы, и советские ушли и дорогу продали, теперь тут японцы хозяйничают. – Он помолчал. – И их кто-нибудь выгонит. Не смогут они со своих крохотных островов, возьмите любую карту – ладонью прикрыть можно, удержать такую махину. И китайцы поднимутся. Или ещё кто-нибудь их погонит. Вон какой лакомый кусок – Маньчжурия. Погонят, обязательно погонят. В Европе-то что делается – кругом война зреет. Всё клокочет! И наши разбегаются кто куда. Не знаю, что Александр Петрович думает. Что его тут держит?