Наши нравы
Шрифт:
Наконец я дольше терпеть не могла и однажды объявила ему, что жить вдвоем мы не можем, что нам нужно разъехаться.
Он будто бы ожидал этого и, к удивлению моему, не сделал сцены, а обещал подумать. Через три дня он ответил мне, что я свободна, но что сына он мне не отдаст… Это было равносильно отказу… Я просила его… он был глух к просьбам… Что было мне делать?.. Я осталась. Муж как будто изменился, перестал следить за мной, перестал оскорблять меня и по целым дням стал пропадать из дому… Я была несколько спокойнее, но спокойствию моему скоро настал конец… Он стал пить и, возвращаясь домой, обращался со мною так, говорил мне такие
Я решилась оставить мужа и спасти ребенка. — Валентина Николаевна остановилась, провела рукой по лицу и продолжала: — После смерти отца — мать моя умерла раньше, — я получила маленькое наследство и уехала от мужа в Петербург. Родные уговорили его прислать мне вид, и я прожила год тихо и спокойно, посвятив себя воспитанию сына… О муже я редко получала известия, как вдруг, несколько месяцев тому назад, он приехал сюда, поселился со мной на квартире и снова начал мучить меня и требовать сына… Я обращалась ко всем, но никто не мог помочь мне; я предлагала ему развод, но он только смеялся и говорил, что не оставит меня до тех пор, пока кто-нибудь из нас не умрет… Жизнь моя опять стала адом — защиты нигде, и я решилась, наконец, обратиться к вам… Бога ради, спасите меня от этого человека!
Валентина Николаевна сдерживала слезы, но сдержать их не могла. Сперва тихо, совсем тихо, потом громче и громче раздавались в кабинете рыдания. Бедная молодая женщина! Ей так было тяжело, что, несмотря на присутствие Сергея Александровича, она не только разрыдалась, но почувствовала себя очень дурно. Головка склонилась набок, как у подстреленной птички, глаза полузакрылись и томно глядели из-под длинных ресниц… Полуоткрытый ротик с белеющими зубками, казалось, молил о сострадании… Непременно требовалась вода или флакончик с солями.
Сергей Александрович был в некотором смущении.
Он видел много слез в этом уютном уголке, но такой настоящей истерики ему не приходилось видеть, кроме того, он побаивался, как бы рыдания не сделались громче и не долетели до слуха его супруги. Супруга Сергея Александровича была очень чутка к женскому голосу, и это Сергей Александрович хорошо знал. Очевидно, ему следовало подойти и помочь несчастной женщине, и он охотно бы подошел, чтобы кстати поближе разглядеть это хорошенькое личико и тяжело вздымающуюся грудь, но боязнь попасть в смешное положение не позволяла ему исполнить долг человеколюбия до конца. Он как-то искоса поглядывал на молодую женщину и ограничился только тем, что придвинул на другой край стола стакан с водою и флакончик с солями и несколько раз повторил серьезным тоном:
— Успокойтесь, Валентина Николаевна, успокойтесь, бога ради…
По счастию, истерическое состояние не приняло больших размеров. Валентина Николаевна пришла в себя, села как следует в кресле, просила извинить ей «вспышку горя» и взглянула на Сергея Александровича, как бы замирая в ожидании ответа.
В ее глазах как будто стоял вопрос: «Неужели вы меня не пожалеете и не избавите от мужа?»
Сергей Александрович, взволнованный началом истерики, скоро оправился и принял обычный свой
Он опустил глаза перед замирающим взглядом несчастной женщины и, выдержав паузу, проговорил:
— Вы говорили, что супруг ваш потерял состояние?..
— Да, он совсем разорен…
— И у него нет никаких занятий?
— Никаких.
— А у вас, если не ошибаюсь, осталось после родителей небольшое состояние?
— Самое маленькое.
— Мне кажется, что супруг ваш пошел бы на добровольное соглашение, если бы вы предложили ему сделку, и тогда вы могли бы добиться развода.
Молодая женщина энергично замахала головкой.
— Я все пробовала… Я предлагала ему все свое состояние… все, но он ни на что не идет… Ему доставляет удовольствие мучить… держать вечно в страхе, грозить отнятием ребенка…
Сергей Александрович снова опустил глаза. Комбинация, предложенная им, очевидно, была невозможна.
— К кому вы прежде обращались с просьбой?
— О, я ко многим обращалась, но везде один и тот же ответ, что мужа с женою судить нельзя…
И Валентина Николаевна назвала несколько лиц и перечислила несколько учреждений, куда она обращалась.
Кривский подумал и взглянул на Валентину Николаевну пристальным взглядом. Она в это время все так же смотрела ему прямо в глаза с детской надеждой, что наконец нашелся человек, который поможет ей.
— Оставьте вашу докладную записку у меня… Не тревожьтесь, — ласково прибавил он, заметив, как вдруг после этих слов потемнел взор молодой женщины, — не тревожьтесь. Я постараюсь сделать для вас все, что возможно, и облегчить ваше положение… Вы так молоды… Жизнь ваша еще впереди, и мне было бы жаль не попытаться помочь вам… Быть может, мы что-нибудь сделаем…
Валентина Николаевна просветлела. О, какой благодарный, нежный взгляд кинула она на доброго старика, понявшего ее положение. Она смотрела на него с какой-то благоговейной признательностью и тихо проговорила:
— Как я вам благодарна… как я вам благодарна!..
— Подождите еще благодарить! — усмехнулся Кривский, останавливая ласковый взгляд на молодой женщине.
Она поднялась с кресла. Кривский пожал ее маленькую ручку, проводил до дверей кабинета и еще раз повторил, что он не забудет ее дела. В ответ она снова бросила на него такой благодарный взгляд, что Сергей Александрович почувствовал, как приятно делать людям добро. Когда молодая женщина скрылась, он проговорил как бы в раздумье:
— Бедная… бедная молодая женщина… И такая хорошенькая… Очень хорошенькая!..
Он позвонил камердинера и приказал подавать одеваться. Пора было ехать. И без того молодая просительница отняла у него несколько драгоценного времени, обыкновенно посвящаемого более важным делам.
Валентина Николаевна спускалась по широкой лестнице совсем преображенная. Страдальческое выражение, которое только что было у нее, когда она сидела в кабинете, исчезло с лица ее так же быстро, как быстро проносится облачко, закрывшее на мгновение сияющее солнце. Она была весела, даже игрива, и когда вышла на улицу, то остановилась у подъезда с видом рассеянной бабочки, не знающей куда ей лететь, направо или налево. Она повернула налево, по направлению к Литейной, и пошла легкой, грациозной поступью, приподняв чуть-чуть трен, так что в глазах прохожих мелькал только беленький чулок ее маленькой ножки, заставляя их поднимать любопытные взгляды на хорошенькое личико, казавшееся еще милей под вуалеткой.