Наши в космосе
Шрифт:
— А почему без охраны? — опешил Никодим.
— Демократический стиль работы. Но если честно, охрана там, в шлюзовой, просто вы же люди свои…
Последнее утверждение вызвало на лицах работников торгового флота легкое сомнение, а более других искушенный в бюрократии Моськин поинтересовался:
— И сколько же вас там, первых вице-премьеров?
— Первых много, — понимающе кивнул Французов. — Но я самый первый, вы уж поверьте.
— А такой молодой! — еще раз усомнился Никодим Казанов.
— У нас сегодня все
— И Сосёнцин ваш — тоже молодой? — по-родственному подколола Люба.
— Сосёнцин старый, — грустно покивал Сашка. — То есть он уже новый, но все равно старый, а мы хоть и старые, в смысле не новые, но молодые, потому что…
Тут он окончательно зарапортовался, и Эдик, на правах старшего в чрезвычайных ситуациях решил вице-премьеру помочь.
— А дело-то у тебя, какое, брат? До нас-то на фига явился?
И откуда только повылезли эти простецкие обороты? Но Французов воспринял нормально.
— Дело простое. Я от имени партии рулевых, то есть тех, кто последовательно проводит в России демократические реформы, хочу вас предупредить. Вы — уникальный экипаж, единственный, улетевший с Земли еще при Грешневе. И в предвыборную компанию, а она начнется вот-вот, за вас будут драться все силы и движения. Но наиболее рьяно, конечно, коммуняки.
— Как же это — коммуняки?! — Моськин чуть не упал.
— Да их же вне закона объявили, — выдохнула Вера.
— Ох, милая, — повернулся в ее сторону Сашка, — вспомнила! Когда это было? С тех пор коммуняки, окрепли, перекрасились, и в этом году они победят на выборах. Будут управлять всем российским космосом. Но мы — рулевые — останемся в качестве мощной оппозиции, и сегодня просим вашей поддержки.
Да, они теперь все шестеро, включая комитетчика, Ярославского, готовы были против коммунистов выступать с кем угодно — последний вольный год не шел ни в какое сравнение со всей предыдущей жизнью. Но обсуждать детали предвыборной борьбы после такого странного заявления вице-премьера, было просто немыслимо. То есть как это — коммуняки победят? Ведь это же катастрофа. Конец света. О какой оппозиции может идти речь? Съедят они любую оппозицию! К чему же тогда было это все: путчи, войны, кризисы. Дефолты, прости Господи!..
Примерно такие вопросы и были обрушены на златокудрую голову Сашки Французова.
— Несмышленыши вы мои, — ласково проговорил юный всезнайка. — Да это же политика. Между словами и делами дистанция огромного размерами! Какая разница, кто себя как называет? Есть у нас один в Державной Мысли, либералом себя зовет, демократом, Худощинский его фамилия, а как-то сидим обедаем, он мне — шасть! — тарелку борща в морду. Ну, я не растерялся и тут же всю кастрюльку ему на башку и надел!..
И Французов радостно заржал, хотя никто из экипажа торгового судна так и не понял, к чему это он рассказывал.
Никодим в простоте своей так и спросил:
— Ты о чем говоришь-то?
— А вы о чем?
— А мы, если честно, — выступила вдруг Надя, — говорим и думаем прежде всего о себе. О великой России как-то уже надоело, тем более, что мы тут послушали радио «Татарская волна», и нам рассказали, что Россия давно уже не великая.
— Но, но! Это вы мне бросьте! — погрозил пальцем Французов. — Россия всегда великая.
— Ну и хрен с ней, — вяло согласилась Надюха. — Ты вот лучше объясни, с нами-то что будет при этих ваших коммуняках?
— Ничего не будет. То есть все будет хорошо. Можете спокойно возвращаться на Землю.
— Да пошел ты! Там же у вас импичмент сплошной, а теперь еще и коммуняки у власти.
— Вот вы и не поняли ничего! Коммуняки-то теперь совсем не те.
— Неужели и торговать при них можно будет нормально? — капитан почему-то начал с этого.
— А что, — улыбнулся Сашка, — при советской власти вы плохо торговали?
— Да в общем-то хорошо, — согласился Никодим, — но тогда все хорошее незаконно было.
— Ну, значит, вам не привыкать. Теперь — то совсем никаких законов не стало. Каждый живет как умеет.
— И при коммуняках?
— Ну, конечно.
— Не понимаю, — вмешался Эдик, — а как же Комитет?
— Да забудь ты про тот комитет, парниша! У сегодняшней конторы свои дела — шпионов ловить, с террористами разбираться, а идеология теперь никого не волнует.
«Ой ли!» — подумал про себя Эдик. А сказал другое:
— Ну, хорошо. А как же будет с сексом при новой власти. Мы не хотим чтобы опять всё запретили: бордели, порнуху, ночные клубы со стриптизом…
— А никто и не запретит. Я же говорю, это новые коммуняки. Они же теперь все православные.
— Погоди, как ты сказал?! — Надя начала дико хохотать.
И за нее договорила Вера.
— Я тоже не поняла. Православие как-то связано с порнухой и борделями?
— Ну, конечно, связано, ё-моё!
Французов разговаривал с ними, как с малыми детьми, не уставая искренне удивляться запредельной наивности.
— Коммунисты, которые отошли от одного из главных своих принципов — борьбы с опиумом для народа, также легко отойдут и от других, они теперь и с обычным опиумом не слишком-то борются, и против сексуальной свободы ничего не имеют.
— Ну, тогда наливай, парень, — неожиданно успокоился капитан Казанов, а может, он просто утомился от серьезных разговоров.
И все как-то дружно забыли, с чего они начали. Даже сам Французов, у него лишь одно возражение нашлось:
— Погодите, ребята, я ведь только с дороги, дайте отдышаться. Я даже вам девушку свою не представил. Еще, чего доброго, подумаете, будто я на ваших претендую!