Наши за границей
Шрифт:
Письмо это Николай Ивановичъ не прочелъ жен и сразу опустилъ его въ почтовый ящикъ.
Черезъ четверть часа супруги сидли въ карет спускной машины и катились по отвснымъ рельсамъ внизъ.
— Вотъ спускаться, такъ совсмъ не страшно, — говорила Глафира Семеновна. — Точь-въ-точь съ ледяныхъ горъ на Крестовскомъ катишься.
— Ахъ, Глаша, Глаша! Какого мы дурака сломали, что на вершину башни не поднялись! — вздыхалъ Николай Ивановичъ.
— Ничего не значитъ. Дома въ Петербург всмъ будемъ разсказывать, что около самаго флага сидли, — отвчала супруга.
XLI
Позавтракать
Глафира Семеновна прочитала надпись и тотчасъ-же сообщила мужу:
— Вотъ завтракъ за четыре франка.
— Четыре четвертака по 38 копекъ… Вдь это, матушка, по курсу-то рубль и пятьдесятъ дв…- разсчитывалъ Николай Ивановичъ и прибавилъ: — Ну, да зайдемъ.
Они зашли. Поданы были: редиска съ масломъ, рыба подъ блымъ соусомъ, телячья головка съ черносливомъ, зеленый горошекъ, пулярдка съ салатомъ роменъ, виноградъ съ грушами, сыръ и кофе. Ко всему этому было прибавлено два маленькихъ графинчика краснаго вина. Надъ рыбой Глафира Семеновна нсколько призадумалась: сть-ли ее али нтъ. «А вдругъ вмсто рыбы-то лягушка?» — мелькнуло у ней въ голов. Она расковыряла рыбу вилкой, осмотрла ее со всхъ сторонъ и, посл тщательнаго изслдованія, не найдя ножекъ, стала кушать. Такой-же осмотръ былъ произведенъ и надъ телячьей головкой.
— Я знаю, что эта телячья головка, потому въ карт написано «тетъ де во», но вдь вмсто головки-то можно Богъ знаетъ что подсунуть, говорила Глафира Семеновна мужу.
— Очень просто, — отвчалъ Николай Ивановичъ. — Былъ у насъ разъ обдъ парадный въ Петербург. Славянскихъ братьевъ какъ-то мы кормили во французскомъ ресторан. Подали супъ. Вижу, въ суп плаваетъ кусочекъ студня или телячьей головки и сълъ. Ничего, вкусно, только перчило очень. А рядомъ со мной сидлъ Иванъ Иванычъ Анчевскій. На ду онъ первая пройдоха. Только для того и по Европ здилъ, чтобы разныя разности жрать. Крокодиловъ маринованныхъ далъ, не только что лягушекъ; супъ изъ зминыхъ яицъ трескалъ.
— Не говори, не говори! — замахала Глафира Семеновна и сморщилась.
— Да вдь отъ слова ничего не сдлается. Ну, такъ вотъ Иванъ Иванычъ увидалъ, что я кусокъ изъ супа сълъ, да и говоритъ: «Понравилась-ли вамъ черепаха? Не правда-ли, какая прелесть!» Я такъ и ротъ разинулъ. Слюна начала у меня бить. Замутило. Однако удержался. Надо цивилизацію поддержать. «Ничего, говорю, аппетитно». А какое аппетитно! У самого даже глаза начало косить.
— Въ такомъ раз лучше не сть головки, — отвчала Глафира Семеновна и отодвинула отъ себя тарелку.
Николай Ивановичъ лъ и говорилъ:
— Головка, положительно телячья головка. Вотъ у меня даже кусокъ уха попался.
— Да вдь ухо-то и y черепахи есть.
— Нтъ, нтъ. Черепаха безъ ушей. У насъ въ рыночномъ трактир стеклянный садокъ для рыбы есть — и горка изъ камней по средин, a на горк черепаха въ камняхъ живетъ, такъ та совсмъ безъ ушей, — разсказывалъ жен Николай Ивановичъ и прибавилъ: — Этотъ Иванъ Иванычъ Анчевскій, Глаша, удивительный человкъ. Онъ изъ моряковъ, въ кругосвтномъ плаваніи былъ a чего, чего только ни лъ! Тюленью печенку лъ, китовые мозги, слоновую ногу.
— Брось, теб говорятъ. Противно.
Горошекъ и пулярдку съ салатомъ Глафира Семеновна уже ла безъ изслдованія.
Когда завтракъ былъ конченъ, Николай Ивановичъ сказалъ, разсчитываясь:
— Дорого взяли, да за то ужъ хоть по-московски сытно накормили — и за то спасибо.
Они вышли изъ ресторана. Мимо нихъ шли катальщики креселъ въ срыхъ нанковыхъ блузахъ и въ синихъ кэпи съ краснымъ кантомъ, везя предъ собой кресла.
— Не хочешь-ли на француз покататься? — предложилъ жен Николай Ивановичъ, кивая на кресло.
— Дйствительно было-бы хорошо, потому я страсть какъ устала, но ужъ очень стыдно, — отвчала Глафира Семеновна. — Вдругъ человкъ на человк…
— Ты дама, a ве человкъ. Мужчин это точно, что стыдно. Эй, ломъ! — крикнулъ Николай Инановичъ катальщику. — Или какъ тебя? Гарсонъ! Нтъ, не гарсонъ. Какъ катальщикъ-то, Глаша, по-французски?
— Да разв можно вс французскія слова знать! Вдь я не француженка. Помани его — онъ и остановится.
— Эй, эй! Лошадь на двухъ ногахъ! Шеваль! — махалъ зонтикомъ Николай Ивановичъ.
Катальщикъ направилъ къ нему свое кресло.
— На шеваль-то откликнулся. Врно, ихъ здсь шевалью зовутъ, — улыбнулся Николай Ивановичъ и, указавъ на Глафиру Семеновну, прибавилъ:- Пуръ ли дамъ. Комбьянъ?
— Oh, monsieur, je sais, que madame sera aimable… — отвчалъ катальщикъ.
— Сколько? Глаша! Сколько онъ сказалъ?
— Да онъ ничего не сказалъ.
— Не торговавшись все-таки нельзя. Богъ знаетъ, сколько слупитъ. Ну, на энъ франкъ мадам покататься? Согласенъ? Энъ франкъ… — показывалъ Николай Ивановичъ катальщику одинъ палецъ.
— Oui, oui, monsieur… je comprends… Prenez place, madame, s'il vous plait.
Глафира Семеновна сла въ катальное кресло. Катальщикъ всталъ сзади кресла и спрашивая куда хать.
— Куда, Николай Иванычъ? — обратилась она къ мужу.
— Почемъ-же я-то знаю! Куда глаза глядятъ, туда пускай и детъ.
— Прямо, прямо. Ту друа… — скомандовала Глафира Семеновна.
Катальщивъ покатилъ кресло. Николай Иваноичъ шелъ рядомъ я говорилъ жен:
— Прідешь въ Петербургъ, такъ по крайности будетъ чмъ похвастать: на француз здила. Вотъ и этимъ французомъ-то своей тетк Парасковь Кузьминишн носъ и утри. Она теб разсказывала, о когда въ Іерусалимъ Богу молиться здила, къ хала на ослахъ и на козлахъ, и на верблюдахъ. Вотъ ты ей, вернувшись, и подпусти штучку: «Вы, молъ, тетенька, и на козлахъ, и на ослахъ, и верблюдахъ въ чужихъ краяхъ здили, а я на француз». Это по-нашему — рубль помирить и пять рублей въ гору.
— Да куда-же, Николай Иванычъ, хать-то? — спрашивала мужа Глафира Семеновна.
— Спроси у катальщика, что здсь есть особенно замчательнаго.
Глафира Семеновна подумала, сложила въ голов французскую фразу и спросила своего катальщика:
— Экуте… Кескилья иси ремаркабль? Монтре ну, же ву при…
— Oh, oui, madame. Les sauvages est-ее que v°us avez vu?
— Что онъ говоритъ, Глаша?
— Дикихъ людей предлагаетъ посмотрть.
— Дикихъ? отлично. Пусть везетъ къ дикимъ. Вези, вези.