Наши за границей

Перехали русскую границу. Показался прусскій орелъ, изображенный на щит, прибитомъ къ столбу. Поздъ подъхалъ къ станціонному зданію. Русскіе кондукторы въ послдній разъ отворили двери вагоновъ. Послышалась нмецкая рчь. Стояли два откормленные нмца въ черныхъ военныхъ плащахъ съ множествомъ пуговицъ по правую и по лвую сторону груди и въ каскахъ со штыками. «Ейдкуненъ»! возгласилъ кто-то, проглатывая слова. Виднлись вывски со стрлами и съ надписями: «Herrn», «Damen». Пассажиры стали снимать съ полокъ ручной багажъ и начали выходить изъ вагоновъ.

— Ну-съ, Глафира Семеновна, пріхали въ заграницу. Теперь слдуетъ намъ свое образованіе доказывать. Сажайте иностранныя слова! Сажайте безъ всякихъ стсненіевъ. Жарьте во всю.

Молодая супруга, одтая тоже по послдней мод, смутилась и покраснла.

— А какая это земля? — спросила она.

— Знамо дло — Нметчина. Нмецъ всегда на границ стоитъ. Помимо нмца ни въ какую чужую землю не продешь. Забирайте свою подушку-то. Мн три не протащить сквозь двери. А насчетъ саквояжей мы носильщика крикнемъ. Какъ носильщикъ-то на нмецкій манеръ?

— Я, Николай Ивановичъ, не знаю. Насъ этимъ словамъ въ пансіон не обучали. Да и вообще я по-нмецки очень плохо… Когда учитель-нмецъ приходилъ, то у меня всегда зубы болли.

— Какъ-же это такъ… А говорили, что обучались.

— Я и обучалась, а только комнатныя слова знаю. Вотъ ежели что въ комнат или съ кмъ поздороваться и спросить о погод…

— Странно… самъ-же я слышалъ, какъ вы стихи читали на иностранномъ діалект.

— То по-французски. Вотъ ежели по-французски придется, то я больше знаю.

— Какъ тутъ въ нмецкой земл по-французски! Здсь за французскій языкъ въ участокъ могутъ сволочь. Нмецъ страхъ какъ француза не любитъ. Ему французъ — что тараканъ во щахъ. Эй, носильщикъ! — кричитъ купецъ. — Гутъ моргенъ… Какъ васъ?.. Комензи… Наши чемоданы. Брингензи… Саквояжи…

— Вотъ видишь, ты и самъ нмецкія слова знаешь.

— Десять-то словъ! На этомъ не много удешь. Хмельнаго я самъ допрошу по-нмецки, потому хмельныя слова я знаю, а остальныя ни въ зубъ. Эй, херъ носильщикъ! Херъ — это по по-ихнему господинъ. Поучтиве, такъ, можетъ, лучше… Херъ носильщикъ! Нейдетъ, подлецъ! Въ другой вагонъ проперъ. Неужто самому придется переть?.. Вытаскивай подушки, а я саквояжи… Тащи! Чего-же стала?

— Да видишь, главная подушка не пролзаетъ. Надо по одной штук…

— И къ чему только ты три подушки съ собой забрала!

— Да я не могу на одной спать. Голова затекаетъ и наконецъ, вдь, не знаешь, куда дешь. Можетъ быть, тамъ и вовсе безъ подушекъ…

— Брось подушки. Давай, я ихъ вытащу… Ну, пропихивай сзади, пропихивай… Вотъ такъ… Вдь таможня здсь. Не стали-бы нмцы подушки распарывать и искать въ нихъ? Вдь цлыя перины мы притащили. Не сочли-бы за мшки съ товаромъ. Хоть сказать имъ, что это подушки. Какъ подушки-то по-нмецки?

— Не знаю.

— Здравствуйте! А сейчасъ хвасталась, что вс комнатныя слова знаешь. Вдь подушка — комнатное слово.

— Знала, да забыла. И чего вы на меня сердитесь. Вдь вы и сами не знаете!

— Я другое дло. Я спеціалистъ по хмельнымъ словамъ. Вотъ въ буфет я въ лучшемъ вид… «Биръ-тринкенъ… Шнапсъ-тринкенъ… Зейдель… фляше… бутербродъ»… и, наконецъ, я въ пансіон не обучался. Нмецкимъ словамъ я выучился у нмцевъ-колонистовъ, которые прізжаютъ къ намъ въ лавку веревки, парусину и гвозди покупать. «Ейнъ, цвей, дрей, фиръ, фиръ рубль, цванцигъ копекенъ». Считать по-нмецки теб что угодно высчитаю, а другихъ я словъ не знаю. Ну, постой тутъ около подушекъ, а я саквояжи вытащу. Эй, херъ носильщикъ! Нумеръ ейнъ ундъ цванцигъ. Комензи! — снова началъ кричать купецъ и манить носильщика.

Носильщикъ, наконецъ, подошелъ, взялъ вещи и понесъ ихъ. Купецъ и его супруга тащили подушки, зонтики, пледъ и ватное стеганое одяло.

— Sollamt… jesst ist Sollamt… Rotter haben Sie Herr? — спрашивалъ носильщикъ купца.

— Чортъ его знаетъ, что онъ бормочетъ! — воскликнулъ купецъ. — Глафира Семеновна, понимаешь? — обратился онъ къ жен.

— Да должно быть на чай проситъ. Дай ему, — отвчала та. — Ну, народъ! Даже двугривеннаго не хотятъ поврить и впередъ деньги требуютъ. Бери, бери… Вотъ три гривенника. Не надувать сюда пріхали. Мы въ Петербург въ полномъ довріи. У меня по банкамъ на полтораста тысячъ векселей гуляетъ…

Носильщикъ денегъ не бралъ и говорилъ:

— Nacher, nacher werden Sie sahien…

— Глаша! Не беретъ. Неужто двухъ пятіалтынныхъ мало? — недоумвалъ купецъ. — Иль, можетъ быть, ему нмецкія деньги надо?

— Да конечно-же онъ нмецкія деньги требуетъ.

— Дейчъ гельдъ хочешь? Дейчъ надо размнять. Гд тутъ мняльная лавка? Надо размнять. Понимаешь? Ничего не понимаетъ. Глаша! да скажи ему по-нмецки, какъ васъ учили. Чего ты стыдишься-то! Ну, какъ по-нмецки мняльная лавка? Сади!

— Ахъ, Боже мой! Ну, что ты ко мн пристаешь-то!

— Ничего не знаетъ! А еще у мадамы училась.

— Мняльную лавку вы найдете въ вокзал. Тамъ еврей вамъ и размняетъ, — послышалось сзади по-русски.

Говорилъ какой-то господинъ въ войлочной дорожной шапочк. Купецъ обернулся и сказалъ: — Мерси васъ… Удивительно какъ трудно безъ нмецкаго языка… Ничего не понимаютъ, Будьте добры сказать этой колбас, что онъ на чай въ лучшемъ вид получитъ, какъ только я размняю русскія деньги. Ну, вотъ… Еще мерси васъ… извиняйте… А какъ по-нмецки мняльная лавка, чтобы я могъ спросить?

— Вексельбуде… Но еврей, который будетъ мнять вамъ деньги, говоритъ по-русски.

— Анкоръ мерси васъ… Вексельбуде, вексельбуде, — твердилъ купецъ. — Запомни, Глаша, какъ мняльная лавка называется, а то я, впопыхахъ-то, могу забыть. Вексельбуде, вексельбуде.

У дверей въ вокзал стояли прусскіе жандармы и таможенные чиновники отбирали паспорты и пропускали пассажировъ по очереди.

— Эхъ, слдовало-бы захватить съ собой въ дорогу Карла Адамыча для нмецкаго языка, — говорилъ купецъ. — Онъ хоть пропойный человкъ, а все-таки съ языкомъ. Пріодть-бы его въ мое старое пальтишко, такъ онъ и совсмъ-бы за барина сошелъ. Только вдь дорога да выпивка, а стъ онъ самые пустяки. Положительно слдовало бы его взять, и въ лучшемъ-бы вид онъ по-нмецки бормоталъ.