Наши за границей
Шрифт:
Пассажиры высыпали изъ вагоновъ. Выскочили и Николай Ивановичъ съ Глафирой Семеновной. У станціи стояли сразу три позда. Толпился народъ. Одни входили въ вагоны, другіе выходили. Носильщики несли и везли сундуки и саквояжи. Шумъ, говоръ, свистки, звонки, постукиваніе молотковъ о колеса.
— Вотъ адъ-то! — невольно вырвалось у Николая Ивановича. — Да тутъ живымъ манеромъ растеряешься. Постой, Глаша, надо замтить, изъ котораго позда мы вышли, а то потомъ какъ-бы не попасть въ чужой поздъ. Видишь, нашъ поздъ по середин стоитъ, а на боковыхъ
— Нтъ, голубчикъ, я прежде въ уборную… Мн поправиться надо. Вдь сколько времени мы не выходя изъ вагона сидли, а въ здшнихъ вагонахъ, ты самъ знаешь, уборныхъ нтъ, — отвчала жена. — Безъ уборной мн и да не въ ду.
— Какая тутъ поправка, коли надо торопиться пить и сть скорй. Вдь только двнадцать минутъ поздъ стоитъ. Да и чортъ ихъ знаетъ, какія такія ихнія нмецкія минуты! Можетъ быть, ихнія минуты на половину меньше нашихъ. Идемъ скоре.
— Нтъ, не могу, не могу. Увряю тебя, что не могу… Да и тебя попрошу проводить меня до уборной и подождать у дверей, а то мы растеряться можемъ.
— Эхъ, бабье племя! — крякнулъ Николай Ивановичъ и отправился вмст съ женой отыскивать женскую уборную.
Уборная была найдена. Жена быстро скрылась въ ней. Мужъ остался дожидаться у дверей. Прошло минутъ пять. Жена показывается въ дверяхъ. Ее держитъ за пальто какая-то женщина въ бломъ чепц и что-то бормочетъ по-нмецки.
— Николай Иванычъ, дай, Бога ради, сколько-нибудь нмецкихъ денегъ, или разсчитайся за меня! — кричитъ жена. — Здсь, оказывается, даромъ нельзя… Здсь за деньги. Даю ей русскій двугривенный, не беретъ.
— Въ уборную на станціи, да за деньги!.. Ну, народъ, ну, нмецкіе порядки! — восклицаетъ Николай Ивановичъ, однако суетъ нмк денегъ и говоритъ:- Скорй, Глаша, скорй, а то и пость не успемъ.
Они бгутъ, натыкаются на носильщиковъ. Вотъ и буфетъ. Разставлены столы. На столахъ въ тарелкахъ супъ. «Табдьдотъ по три марки съ персоны», читаетъ Глафира Семеновна нмецкую надпись надъ столомъ.
— Полный обдъ есть здсь за три марки. Занимай скорй мста, — говоритъ она мужу.
Тотъ быстро отодвигаетъ стулья отъ стола и хочетъ ссть, но лакей отстраняетъ его отъ стола и что-то бормочетъ по-нмецки. Николай Ивановичъ выпучиваетъ на него глаза.
— Ви? Васъ? Мы сть хотимъ… Эссенъ… митагъ эссенъ, — говоритъ Глафира Семеновна.
Лакей упоминаетъ слово «телеграмма». Подходятъ двое мужчинъ, говорятъ лакею свою фамилію и занимаютъ мста за столомъ, на которыя разсчитывалъ Николай Ивановичъ.
— Что-жъ это такое! — негодуетъ Николай Ивановичъ. — Ждали, ждали ды, пріхали на станцію и сть не даютъ, не позволяютъ садиться! Однимъ можно за столъ садиться, а другимъ нельзя! Я такія-же деньги за проздъ плачу!
Лакей опять возражаетъ ему, упоминая про телеграмму. За столомъ, наконецъ, находится какой-то русскій. Видя, что двое его соотечественниковъ не могутъ понять, что отъ нихъ требуютъ, онъ старается разъяснить имъ.
— Здсь табльдотъ по заказу… Нужно было обдъ заране телеграммой заказать, — говоритъ онъ. — Вы изволили прислать сюда телеграмму съ дороги?
— Какъ телеграмму? Обдъ-то по телеграмм? Ну, порядки! Глаша! Слышишь? — обращается Николай Ивановичъ къ жен. — Очень вамъ благодаренъ, что объяснили, — говорить онъ русскому. — Но мы сть и пить хотимъ. Неужели-же здсь безъ телеграммы ничего ни състь, ни выпить нельзя?
— Вы по карт можете заказать. По карт что угодно…
— Эй! Прислужающій! Человкъ! Эссенъ! Что нибудь эссенъ скорй и биръ тринкенъ! — вопитъ Николай Ивановичъ. — Цвей порціи.
Появляется лакей, ведетъ его и супругу къ другому столу, отодвигаетъ для нихъ стулья и подаетъ карту.
— Гд тутъ карту разсматривать, братецъ ты мой! Давай дв котлеты или два бифштекса.
— Zwei Goteleten? O, ja… — отвчаетъ лакей и бжитъ за требуемымъ, но въ это время входитъ желзнодорожный сторожъ и произноситъ что-то по-нмецки, упоминая Берлинъ.
Пассажиры вскакиваютъ изъ за-стола и принимаются разсчитываться.
— Что-же это такое, Господи! Неужто-же поздъ отправляется? Вдь эдакъ не пивши, не вига узжать надо. Берлинъ? — спрашиваетъ онъ сторожа.
— Берлинъ, — отвчаетъ тотъ.
— Глаша! Бжимъ! А то опоздаемъ!
Мужъ и жена вскакиваютъ изъ-за стола. Появляется лакей съ двумя котлетами.
— Некогда, некогда! — кричитъ ему Николай Ивановичъ. — Давай скорй эти дв котлеты. Мы съ собою возьмемъ… Клади въ носовой платокъ… Вотъ такъ… Глаша! Тащи со стола хлба… Въ вагон подимъ. Человкъ! Меншъ! Получай… Вотъ дв полтины… Мало? Вотъ еще третья. Глаша. Скорй, а то опоздаемъ. Ну, порядки!..
Мужъ и жена бгутъ изъ буфета.
— Николай Иванычъ! Николай Иванычъ! У меня юбка сваливается! — говоритъ на бгу жена.
— Не до юбокъ тутъ, матушка. Бги!
Они выбжали изъ буфета, бросились къ позду и вскочили въ вагонъ.
V
Глаша! Гд-же наши подушки, гд-же наши саквояжи? — воскликнулъ Николай Ивановичъ, очутившись вмст съ женой въ вагон. — Боже мой, украли!.. Неужто украли? — всплеснула руками Глафира Семеновна. — Или украли, или мы не въ тотъ вагонъ сли. Такъ и есть, не въ тотъ вагонъ. Тотъ вагонъ былъ съ срой, а этотъ съ какой-то рыжей обивкой. Выходи скорй, выскакивай!
Николай Ивановичъ бросился къ запертымъ снаружи дверямъ купэ, быстро отворилъ окно и закричалъ:
— Эй, херъ, херъ…херъ кондукторъ… Отворите… Мы не въ тотъ вагонъ попали!
Но поздъ уже тронулся и быстро ускорялъ свой ходъ. На крикъ никто не обратилъ вниманія.
— Что-же это такое? Какъ намъ быть безъ подушекъ и безъ саквояжей! Въ саквояж у меня булки, сыръ и икра. Ни прилечь, ни поужинать будетъ нечмъ. Вдь этихъ двухъ котлетъ, что мы со станціи захватили, для насъ мало. Да и какія это котлеты!… Это даже и не котлеты… Он до того малы, что ихъ дв на ладонь уложишь, — вопіяла Глафира Семеновна.