Наши за границей
Шрифт:
— Не кричи, не кричи… На слдующей станціи пересядемъ въ свой вагонъ, — уговаривалъ ее Николай Ивановичъ. — Отыщемъ и пересядемъ.
— Какъ тутъ перессть! Какъ тутъ вагонъ отыскивать, ежели поздъ больше двухъ минутъ и на станціи не стоитъ! Только выскочишь, а поздъ ужъ и опять въ путь… Къ тому-же, теперь вечеръ, а не день. Гд тутъ отыскивать?
Какой-то нмецъ въ войлочной шапк, сидвшій съ ними въ купэ, видя ихъ безпокойство, спросилъ ихъ что-то по-нмецки, но они не поняли и только вытаращили глаза. Нмецъ повторилъ вопросъ и прибавилъ слово «Гамбургъ».
—
— Да что ты… Вотъ уха-то! Спроси-же его, куда мы демъ. Вдь можешь-же ты хоть про это-то спросить?! Вдь ты все-таки чему-же нибудь училась въ пансіон.
Испугъ придалъ Глафир Семеновн энергіи. Она подумала, сложила кой-какъ въ ум нмецкую фразу и задала вопросъ нмцу:
— Инъ Берлинъ виръ фаренъ? Берлинъ этотъ вагонъ?
— Nein, Madame, wir fahren nach Gamburg.
— Какъ нахъ Гамбургъ? А Берлинъ?
Нмецъ отрицательно покачалъ головой и опять что-то пробормоталъ по-нмецки.
— Да-конечно-же, не въ томъ позд демъ, — чуть не сквозь слезы сказала Глафира Семеновна.
Николай Ивановичъ досадливо почесалъ затылокъ.
— Ну, переплетъ! Бда безъ языка!.. — вырвалось у Николая Ивановича.
— Въ Гамбургъ, въ Гамбургъ демъ… въ Гамбургъ, — твердила Глафира Семеновва.
— Да спроси ты у нмца-то поосновательне. Можетъ быть, поздъ-то гамбургскій, а Берлинъ по дорог будетъ.
— Какъ я спрошу, ежели я не умю! Спрашивай самъ.
— Чему-же ты училась въ пансіон!
— А ты чему учился у своихъ нмцевъ-колонистовъ и чухонцевъ?
— Я учился въ лавк, продавая парусину, желзо и веревки. За меня въ пансіонъ разнымъ мадамамъ денегъ не платили. Я счетъ по-нмецки знаю, хмельныя слова знаю.
— Ты хмельныя, а я комнатныя. Про позда насъ ничего не учили.
Супруги уже начали ссориться, размахивая руками, но, наконецъ, Николай Ивановичъ плюнулъ, оттолкнулъ отъ себя жену, подслъ съ нмцу и показалъ ему свои проздные билеты. Нмецъ посмотрлъ ихъ и опять отрицательно покачалъ головой.
— Nein. Das ist hicht was. Die guhrfarten find nach Berlin, aber wir fahren nach Gamburg.
— Да Берлинъ-то будетъ по дорог, или нтъ? Вотъ что я васъ спрашиваю! — раздраженно крикнулъ Николай Ивановичъ. — Ну, можетъ быть такъ, что сначала Берлинъ, а нахеръ Гамбургъ или сначала Гамбургъ, а нахеръ Берлинъ. Нихтъ ферштейнъ?
— ?a, jа… ich verstehe… Berlin ist dort und Gamburg ist dort. Von Dirsghau sind zwei Zweigen.
Нмецъ показалъ жестами въ дв противоположныя стороны.
— Здравствуйте! Даже не въ ту сторону и демъ-то! — отскочилъ отъ нмца Николай Ивановичъ, понявъ, что по дорог не будетъ Берлина, и набросился на жену:- А все ты съ своими поправленіями въ женской уборной. Все это черезъ тебя мы перепутались… «Мн нужно поправиться! Мн нужно поправиться!» Вотъ и поправилась. Въ Гаибургъ вмсто Берлина демъ. На кой шутъ, спрашивается, намъ этотъ Гамбургъ, ежели мы черезъ Берлинъ въ Парижъ демъ? Нмецъ показываетъ, что Берлинъ-то вонъ тамъ, а насъ эво куда относитъ.
— Не могу-же я не сходить въ дамскую уборную, ежели я шесть-семь часовъ не выходя изъ вагона сидла, — оправдывалась жена.
— А не можешь, такъ не зди заграницу. Нмки-же могутъ. Отчего-же он могутъ? Или у нихъ натура другая.
— Конечно-же, должно быть, другая. Он къ здшнимъ порядкамъ привычны, а я не привычна.
— И ты заграницу выхала, такъ должна привыкать. А то извольте видть: надо въ буфетъ сть идти, а она: «я въ дамскую уборную». Черезъ тебя и ду прозвали. Нешто можетъ быть человкъ сытъ, съвши вотъ по эдакой котлетк, ежели онъ съ утра не лъ! Вдь, можетъ быть, до самаго Гамбурга другого куска въ горло не попадетъ, кром этой котлетины. А гд этотъ самый Гамбургъ? Чортъ его знаетъ, гд онъ! Можетъ быть, на краю свта.
Глафира Семеновна сидла, держа въ рук котлеты, завернутыя въ носовой платокъ, и плакала.
— Зачмъ-же намъ въ Гамбургъ-то хать? Мы выйдемъ вонъ изъ вагона на первой-же станціи, — говорила она.
— А чортъ ихъ знаетъ, будетъ-ли еще по дорог станція-то, да и выпустятъ-ли насъ изъ этого вагона. Видишь, какіе у нихъ везд дурацкіе порядки. Можетъ быть, изъ вагона-то вплоть до Гамбурга и не выпустятъ. А заплати деньги сполна, да и позжай.
— Попросимся, чтобы выпустили. Скажемъ, что по ошибк не въ тотъ поздъ попали.
— Попросимся, скажемъ… А кто будетъ говорить, ежели по-нмецки ты ни аза въ глаза, а я еще меньше? Да и кого тутъ попросить, ежели и кондукторовъ-то не видать. У насъ по желзнымъ дорогамъ кондукторы по вагонамъ шляются, чуть не черезъ каждыя десять минутъ билеты у тебя смотрятъ, машинками прорзаютъ, будятъ тебя, ежели ты спишь, чуть не за ноги тебя со скамейки стаскиваютъ то за тмъ, то за другимъ, а здсь боле получаса въ какой-то Гамбургъ демъ, и ни одна кондукторская бестія не показывается! Въ Гамбургъ! На какой песъ, спрашивается, намъ этой Гамбургъ! — горячился Николай Ивановичъ, но, увидавъ уже рыдающую жену, понизилъ голосъ и прибавилъ:- Не реви… Утри глаза платкомъ и сиди безъ слезъ…
— Какъ-же я могу утереться платкомъ, ежели у меня въ носовомъ платк котлеты! Вдь весь платокъ у меня въ подливк. Самъ-же ты въ Кенигсберг на станціи въ мой носовой платокъ котлеты съ двухъ тарелокъ вывалилъ, — отвчала жена.
— Вынь изъ саквояжа чистый платокъ. Не хорошо въ слезахъ. Вонъ нмецъ смотритъ.
— Да вдь саквояжи-то въ томъ позд остались.
— Тьфу!.. И то… Совсмъ спутался. Вотъ наказаніе-то! Ну, возьми мой платокъ и вытрись моимъ платкомъ.
— Лучше-же я кончикомъ отъ своего платка. Кончикъ не замаранъ.
Глафира Семеновна поднесла платокъ съ котлетами къ глазамъ и кончикомъ его кое-какъ вытерла слезы. Николай Ивановичъ увидалъ котлеты и сказалъ:
— Давай-же съдимъ по котлетк-то… сть смерть хочется…
— Съдимъ, — прошептала Глафира Семеновна, раскрывая платокъ. — Вотъ тутъ и протертый картофель есть… Только хлба нтъ. Хлба забыла взять.
Супруги принялись сть котлеты. Вошелъ кондукторъ визировать билеты, увидалъ у супруговъ не т билеты, заговорилъ что-то по-нмецки и наконецъ, возвыся голосъ, раскричался.