Наши за границей
Шрифт:
— Das ist Summelzug und bis Berlin m"ussen Sie zwei Mal umsteigen, — твердилъ Николаю Ивановичу какой-то желзнодорожный сторожъ, получившій на кружку пива.- Summelzug. Haben Sie verstanden?
— Данке, данке… Цвей уръ ждать? Ну, подождемъ цвей уръ. Это наплевать. Тмъ временемъ пивца можно выпить, — и отъ полноты чувствъ Николай Ивановичъ потрясъ сторожа за руку. — Какъ я, Глаша, по-нмецки-то говорить научился! — отнесся онъ къ жен. — Ну, теперь можно и пивца выпить. Надюсь, что ужъ хоть пиво-то можно безъ телеграммы
Супруги услись къ столу.
— Кельнеръ! Цвей биръ! — крикнулъ Николай
Ивановичъ. Подали пиво.
— Безъ телеграммы, — кивнулъ онъ жен. — Попробовать разв и по бутерброду състь. Можетъ быть, тоже безъ телеграммы.
— Да по телеграмм только обды табльдотъ, а что по карт, то безъ телеграммы, — отвчала жена. — Вдь русскій-то, прошлый разъ сидвшій за сто ломъ, явственно теб объяснилъ.
— Ну?! Въ такомъ раз я закажу себ селянку на сковородк. сть смерть хочется. Какъ по-нмецки селянка на сковородк?
— Да почемъ-же я-то знаю!
— Постой, я самъ спрошу. Кельнеръ! Хабензи селянка на сковородк? — обратился Николай Ивановичъ къ кельнеру.
Тотъ выпучилъ на него глаза.
— Селянка, — повторилъ Николай Ивановичъ. — Сборная селянка… Капуста, ветчина, почки, дичина тамъ всякая. Нихтъ ферштейнъ? Ничего не понимаетъ. Глаша! Ну, какъ отварной поросенокъ подъ хрномъ? Спрошу хоть поросенка.
Жена задумалась.
— Неужто и этого не знаешь?
— Постой… Знаю… Свинья — швейнъ. А вотъ поросенокъ-то…
— Ребеночка отъ швейнъ хабензи? — спрашивая Николай Ивановичъ кельнера.
— Швейнбратенъ? О! я… — отвчалъ кельнеръ.
— Да не брата намъ надо, а дитю отъ швейнъ.
— Дитя-по-нмецки — киндъ, — вмшалась жена. — Постой, я спрошу. Швейнкиндъ хабензи? — задала она вопросъ кельнеру.
— Постой, постой… Только швейнкиндъ отварной, холодный…
— Кальтъ, — прибавила жена.
— Да, съ сметаной и съ хрномъ. Хабензи?
— Nein, mein Herr, — отвчалъ кельнеръ, еле удерживая смхъ.
— Ну, вотъ видишь, стало-быть и по карт ничего нельзя потребовать безъ телеграммы. Говорятъ — нейнъ, — подмигнулъ жен Николай Ивановичъ. — Ну, порядки!
— А какъ-же мы котлеты-то давеча, когда были здсь въ первый разъ, въ платокъ съ тарелки свалили.
— Ну, ужъ это какъ-нибудь впопыхахъ и кельнеръ не расчухалъ, въ чемъ дло, а можетъ быть думалъ, что и была отъ насъ телеграмма. Да просто мы тогда нахрапомъ взяли котлеты. Котлеты взяли, деньги на столъ бросили и убжали. А теперь, очевидно, нельзя. Нельзя, кельнеръ?
— Видишь, говоритъ, что нельзя.
— Nein, mein Herr.
— А ты дай ему на чай, такъ, можетъ быть, будетъ и можно, — совтовала жена. — Сунь ему въ руку. За двугривенный все сдлаетъ.
— А въ самомъ дл попробовать?! Кельнеръ, немензи вотъ на э и брингензи швейнкиндъ. Бери, бери… Чего ты? Никто не увидитъ. Будто по телеграмм,-
Кельнеръ не взялъ.
— Nein, mein Herr. Ich habe schon gesagt, das wir haben hicht.
— Не беретъ… Значитъ, у нихъ строго и нельзя.
— Такъ спроси хоть бутербродовъ съ сыромъ. Можетъ быть, бутерброды можно, — сказала жена. — И мн что-то сть хочется.
— А бутерброды можно безъ телеграммы? — снова обратился Николай Ивановичъ къ кельнеру.
— Бутербродъ митъ кезе и митъ флейшъ, — прибавила жена.
— O, ja, Madame.
Кельнеръ побжалъ и явился съ бутербродами.
— Ну, слава Богу! — воскликнулъ Николай Ивановичъ и принялся сть. — То-есть, скажи у насъ въ рынк кому угодно, что есть въ Нметчин такой городъ, гд прізжающимъ на станціи обдать и ужинать только по телеграммамъ даютъ — ршительно никто не повритъ, — разсуждалъ онъ, разводя отъ удивленія руками.
VIII
Поздъ, котораго ожидали Николай Ивановичъ и Глафира Семеновна, чтобы хать въ Берлинъ, долженъ былъ придти въ Кенигсбергъ въ часъ ночи. Лишь только часовая стрлка на часахъ въ буфет показала половину перваго, какъ уже супруги встрепенулись и стали собираться выходить на платформу.
— Скорй, Глаша, скорй, а то какъ-бы не опоздать. Чортъ ихъ знаетъ, какіе у нихъ тутъ порядки! Можетъ быть, и раньше поздъ придетъ. А ужъ на платформ будемъ стоять, такъ не опоздаемъ, — торопилъ Николай Ивановичъ жену. — Какъ подойдетъ поздъ, такъ и вскочимъ. Ну, живо!
— Пойдемъ, пойдемъ, — отвчала жена, выходя изъ-за стола. — Да вотъ еще что: захвати ты съ собой нсколько бутербродовъ въ запасъ въ вагонъ, благо ихъ здсь безъ телеграммъ даютъ, а то, можетъ быть, на другихъ станціяхъ и бутербродовъ безъ телеграммъ не дадутъ, такъ что завтра утромъ ни позавтракать, ни пообдать будетъ нечмъ.
— И то дло, и то дло…
Захваченъ былъ цлый пакетъ бутербродовъ, и супруги вышли на платформу. На платформ никого еще изъ публики не было. Бродила желзнодорожная прислуга и покуривали сигары и трубки.
— Надо поспрашивать ихъ, а то какъ-бы не ошибиться, — сказала Глафира Семеновна и, обратясь къ сторожу, спросила: — Инъ Берлинъ? Ви филь уръ?
— Noch eine halbe Stunde, — отвчалъ тотъ.
— Что онъ говоритъ? — задалъ вопросъ Николай Ивановичъ.
— Да Богъ его знаетъ что… Что-то непонятное.
— Такъ ты переспроси.
— Имъ Берлинъ? Эйнъ уръ?
— Ja, ja, Madame, um einz…
— Въ часъ, врно.
Такимъ-же манеромъ былъ спрошенъ второй сторожъ, третій, четвертый и пятый. Отвты были одинаковые. Каждому сторожу Николай Ивановичъ совалъ въ руку по десяти-пфенниговой монет, говоря: «немензи и тринкензи». Сторожа благодарили словомъ «данке» и удивленно смотрли на щедрыхъ русскихъ.