Наши за границей
Шрифт:
— Сколько взяли? — спрашивала Глафира Семеновна мужа.
— Да кто-жъ ихъ знаетъ! Разв у нихъ разберешь? Сколько хотли, столько и взяли. Вонъ счетъ-то, бери его съ собой. Въ вагон на досуг разберешь, ежели сможешь. Скорй, Глафира Семеновна! Скорй! Надвай пальто и идемъ.
Супруги одлись и вышли изъ комнаты. Кельнеръ стоялъ и ждалъ подачки на чай.
— Дай ему два-три гривенника. Видишь, онъ на чай ждетъ, — сказала Глафира Семеновна.
— За что? За то, что вмсто Берлина облыжно въ какой-то паршивый Диршау заманилъ? Вотъ ему вмсто чая!
И
— Mein Herr! Was machen Sie! — попятился кельнеръ.
— Нечего: мейнъ херъ! Не заманивай. Мы явственно спрашивали. Берлинъ-ли это или не Берлинъ.
— Да вдь не у него, а у швейцара.
— Одна шайка. Прозжающихъ тутъ у нихъ нтъ — вотъ они и давай надувать народъ.
Глафира Семеновна однако сжалилась надъ кельнеромъ, обернулась и сунула ему въ руку два «гривенника».
Вышли на подъздъ. Кланялся швейцаръ, ожидая подачки.
— Я тебя, мерзавецъ! — кивнулъ ему Николай Ивановичъ. — Ты благодари Бога, что я теб бока не обломалъ.
— Да брось. Ну, чего тутъ? Вдь нужно будетъ у него спросить, гд тутъ желзная дорога, по которой въ Берлинъ надо хать, — остановила мужа Глафира Семеновна, сунула швейцару два «гривенника» и спросила: — Во истъ ейзенбанъ инъ Берлинъ?
— Это здсь, мадамъ. Это недалеко. Дорога въ Берлинъ та-же самая, по которой вы къ намъ пріхали, — отвчалъ швейцаръ по-нмецки, указывая на виднющееся въ конц улицы сренькое зданіе.
— На ту-же самую станцію указываетъ! — воскликнулъ Николай Ивановичъ. — Вретъ, вретъ, Глаша, не слушай. А то опять захороводимся.
— Да вдь мы на станціи-то опять спросимъ. Спросимъ и провримъ. Языкъ до Кіева доведетъ.
— Насъ-то онъ что-то не больно-то доводитъ. Ну, двигайся.
Они шли по улиц по направленію къ станціонному дому.
— Ахъ, кабы по дорог какого-нибудь бродячаго торговца-татарина встртить и у него носовой платокъ купить, а то мн даже утереться нечмъ.
— Утрешься и бумажкой.
По дорог однако былъ магазинъ, гд на окн лежали носовые платки. Супруги зашли въ него и купили полдюжины платковъ. Пользуясь случаемъ, Глафира Семеновна и у приказчика въ магазин спросила, гд желзная дорога, по которой можно хать въ Берлинъ. Приказчикъ, очень учтивый молодой человкъ, вывелъ супруговъ изъ магазина на улицу и указалъ на то-же зданіе, на которое указывалъ и швейцаръ.
— Видишь, стало-быть, швейцаръ не совралъ, — отнеслась къ мужу Глафира Семеновна.
На станціи опять разспросы словами и пантомимами. Кой-какъ добились, что поздъ идетъ черезъ полтора часа.
— Ой, врутъ! Ой, надуваютъ! Ужъ такое это нмецкое сословіе надувательное! — говорилъ Николай Ивановичъ. — Ты, Глаша, спроси еще.
И опять разспросы. Отвтъ былъ тотъ-же самый.
— Да поняла-ли ты настоящимъ манеромъ? — все сомнвался Николай Ивановичъ.
— Да какъ-же не понять-то. Три человка часы вынимали и прямо на цифры указывали, когда поздъ въ Берлинъ идетъ. Вдь я цифры-то знаю.
— Да въ Берлинъ-ли? Не захать-бы опять въ какой-нибудь новый Диршау…
— Въ вагон будемъ спрашивать.
Промаячивъ на станціи полтора часа и все еще разспрашивая у каждаго встрчнаго о позд въ Берлинъ, супруги, наконецъ, очутились въ вагон. Ихъ усадилъ какой-то сердобольный желзнодорожный сторожъ, видя ихъ замшательство и безпокойное бганье по вокзалу.
— Да инъ Берлинъ-ли? — снова спросилъ Николай Ивановичъ, суя ему въ руку два «гривенника». — Виръ Берлинъ?
— Berlin, Berlin. Direct nach Berlin, — отвтилъ сторожъ.
Поздъ тронулся.
— Додемъ до Берлина, никуда не попадая, — свчку въ рубль поставлю, — произнесъ Николай Ивановичъ.
— Ахъ, дай-то Богъ! — пробормотала Глафира Семеновна и украдкой перекрестилась.
XII
Путь отъ Диршау до Берлина Николай Ивановичъ и Глафира Семеновна прохали безъ особенныхъ приключеній. Они хали въ вагон прямого сообщенія, и пересаживаться имъ уже нигд не пришлось. Поздъ летлъ стрлой, останавливаясь на станціяхъ, какъ и до Диршау, не боле одной-двухъ минутъ, но голодать имъ не пришлось. Станціонные мальчики-кельнеры разносили по платформ подносы съ бутербродами и стаканы пива и совали ихъ въ окна вагоновъ желающимъ. Глафира Семеновна, отличающаяся вообще хорошимъ аппетитомъ, набрасывалась на бутерброды и набивала ими ротъ во все время пути. Николай Ивановичъ пилъ пиво, гд только можно, залпомъ проглатывая по большому стакану, а иногда и по два, и значительно повеселлъ и даже разъ вступилъ въ разговоръ съ какимъ-то нмцемъ о солдатахъ. Разговоръ начался съ того, что Николай Ивановичъ кивнулъ жен на партію прусскихъ солдатъ, стоящихъ группою на какой-то станціи, и сказалъ:
— Глаша, смотри, какіе нмецкіе-то солдаты маленькіе, худенькіе, совсмъ въ род какъ-бы лимонскій скотъ. Нашъ казакъ такихъ солдатъ пятокъ штукъ одной рукой уберетъ.
Сидвшій противъ Николая Ивановича угрюмый нмецъ, усердно посасывающій сигару, услыхавъ въ русскомъ разговор слова «солдатъ» и «казакъ», тотчасъ-же отъ нечего длать спросилъ его но-нмецки:
— А у васъ въ Россіи много солдатъ и казаковъ?
Николай Ивановичъ, тоже понявшій изъ нмецкой фразы только слова «Russland, Soldaten и Hosaten», воскликнулъ:
— У насъ-то? Въ Руссландъ? Филь, филь… Такъ филь, что просто ужастя. И солдатъ филь, и казаковъ филь. И нашъ казакъ нешто такой, какъ ваши солдаты? У васъ солдаты тоненькіе, клейнъ, ихъ плевкомъ перешибить, а нашъ казакъ — во!.. — сказалъ онъ, поднялся съ дивана и показалъ руку до потолка. — Кулачище у него — во, въ три пуда всомъ.
Николай Ивановичъ сложилъ руку въ кулакъ и поднесъ его нмцу чуть не подъ носъ. Нмецъ, понявъ такъ, что этимъ кулакомъ Николай Ивановичъ хочетъ показать, что въ случа войны русскіе такъ сожмутъ въ кулакъ нмцевъ, пожалъ плечами и, пробормотавъ: «Ну, это еще Богъ знаетъ», умолкъ и прекратилъ разговоръ. Николай-же Ивановичъ, воспламенившись разговоромъ, не унимался и продолжалъ доказывать силу казака.