Наши за границей
Шрифт:
— Ахъ, да… Поужинать-то все-таки сегодня горячимъ будетъ можно?
— О, да… У насъ лучшій кухня.
— И никакой телеграммы посылать сюда надо? — спросила швейцара Глафира Семеновна.
Швейцаръ посмотрлъ на нее удивленно и отвчалъ:
— Зачмъ телеграмма? Никакой телеграмма.
XIV
Посл того, какъ швейцаръ удалился, кельнеръ подалъ чай и тотъ русскій самоваръ, которымъ похвастался швейцаръ. Глафира Семеновна хоть и была еще все въ тревог отъ
— Смотри, смотри… И это они называютъ русскій самоваръ! Ни трубы, ни поддувала, — обратилась она къ мужу. — Какое-то большое мельхіоровое яйцо съ краномъ, а внизу спиртовая лампа — вотъ и все.
— Брось ужъ. Не видишь разв, что здсь люди безъ понятія къ русской жизни, — отвчалъ презрительно Николай Ивановичъ. — Нмцы, хоть ты колъ имъ на голов теши, такъ ничего не подлаешь. Ну, я пока буду умываться, а ты разливай чай. Напьемся чайку и слегка булочками закусимъ, а ужь на ночь поужинаемъ вплотную.
— Геензи, кельнеръ… ничего больше. Нихтсъ, — кивнула Глафира Семеновна кельнеру.
Напившись чаю, Николай Ивановичъ опять позвонилъ швейцара.
— Ну, херъ Францъ, надо намъ будетъ немножко Берлинъ посмотрть. Веди, — сказалъ Николай Ивановичъ.
— Нтъ, нтъ… Ни за что я никуда не пойду! — воскликнула Глафира Семеновна. — Еще опять въ какую-нибудь машину въ род подъемной попадешь и перепугаешься.
— Да что ты, глупая! Херъ Францъ теперь предупредитъ, коли ежели что.
— Да, да, мадамъ. Будьте покойны. Больше ничего не случится, — отвчалъ швейцаръ.
— Пойдемъ, Глаша, — упрашивалъ жену Николай Ивановичъ.
— Ну, хорошо. Только ужъ спускаться я ни за что не буду на вашей подъемной машин.
— Вы гд это, херъ Францъ, русской-то образованности обучались, въ какой-такой академіи наукъ? — задалъ Николай Ивановичъ вопросъ швейцару.
— Я, мосье, въ Варшаву одинъ большой готель управлялъ, тамъ и научился.
— А самъ-то вы нмецъ?
— Я больше полякъ, чмъ нмецъ.
— О, не жидъ-ли?
— Что вы, ваше превосходительство! Я полякъ, но родился въ Кенигсбергъ…
— Въ Кенигсберг? Ну, проку не будетъ! — воскликнула Глафира Семеновна. — Я умирать буду, такъ и то этотъ городъ вспомню. Въ этомъ город намъ обдать не дали и потребовали какую-то телеграмму, въ этомъ город мы перепутались и попали вмсто берлинскаго позда въ какой-то гамбургскій поздъ, и пріхали туда, куда совсмъ не слдуетъ.
— Да вдь гамбургскій поздъ тотъ-же, что и берлинскій поздъ. Отъ Кенигсбергъ оба поздъ идутъ до Диршау…
— Диршау? Охъ, про этотъ городъ и не говорите. Этотъ городъ просто ужасный городъ! — воскликнулъ въ свою очередь Николай Ивановичъ. — Тамъ живутъ просто какіе-то разбойники. Они обманнымъ образомъ заманили насъ туда, сказавъ, что это Берлинъ, и продержали цлую ночь въ гостинниц, чтобы содрать за постой.
Швейцаръ пожалъ плечами.
— Удивительно, какъ это случилось, что вы говорите про Кенигсбергъ. Отъ Кенигсберга до Диршау одинъ поздъ и на Гамбургъ, и на Берлинъ. Вамъ нужно было только слзть въ Диршау и перессть въ другой поздъ.
— Ну, а намъ сказали, что надо похать обратно въ Кенигсбергъ, и мы, не дозжая Диршау, вышли изъ вагона на какой-то станціи и похали обратно въ Кенигсбергъ, чтобъ изъ Кенигсберга ссть въ берлинскій поздъ.
— Это шутка. Это кто-нибудь шутки съ вами сдлалъ.
— Какъ шутки! Намъ кондукторъ сказалъ и даже высадилъ насъ чуть не силой. Намъ начальникъ станціи сказалъ и даже штрафъ хотлъ взять.
— Васъ надули, господинъ, или вы не поняли чего-нибудь. Поздъ отъ Кенигсберга какъ на Берлинъ, такъ и на Гамбургъ — одинъ, и только въ Диршау онъ длится, — стоялъ на своемъ швейцаръ.
— Да нтъ-же, нтъ! — воскликнулъ Николай Ивановичъ.
— Ну, что ты споришь, Коля!.. — остановила его жена. — Конечно-же, насъ могли и надуть въ насмшку; конечно-же, мы могли и не понять, что намъ говорили по-нмецки. Толкуютъ, а кто ихъ разберетъ — что толкуютъ. Я по-нмецки только комнатныя слова знаю, а ты хмельныя, такъ разв мудрено понять все шиворотъ на выворотъ и вышло.
— Увряю васъ, господинъ, что вамъ не слдовало хать обратно въ Кенигсбергъ, чтобы садиться въ берлинскій поздъ. Дорога до Диршау одна. Я это очень хорошо знаю, — уврялъ швейцаръ. — Я служилъ на эта дорога.
Николай Ивановичъ досадливо чесалъ затылокъ и повторялъ:,
— Безъ языка, безъ языка… Бда безъ языка. Ну, однако, что-жъ у васъ въ Берлин сегодня вечеромъ посмотрть? — обратился онъ къ швейцару.
— Въ театры теперь уже поздно, не поспемъ къ началу; но можно побывать въ нашемъ акваріум.
— Ахъ, и у васъ такъ-же, какъ и въ Петербург, есть акваріумъ? Глаша! слышишь, и у нихъ Берлин есть акваріумъ.
— Нашъ берлинскій акваріумъ — знаменитый акваріумъ. Первый въ Европа.
— Браво. А кто у васъ тамъ играетъ?
Швейцаръ посмотрлъ на него удивленными глазами и отвчалъ:
— Рыбы… Рыбы… Рыбы тамъ и амфибіенъ.
— Да неужели рыбы?
— О, господинъ, тамъ рыбъ много. Есть рыбы съ моря, есть рыбы съ океанъ.
— И играютъ?
— Да, да… играютъ.
— Глаша, слышишь! Въ акваріум-то ихнемъ рыбы играютъ. Надо непремнно пойти и послушать.
— Да что ты?.. — удивилась Глафира Семеновла.
— Вотъ разсказываетъ. Вдь этого въ другой разъ ни за что не услышишь. А кто у нихъ дирижируетъ? Какъ вы сказали? — допытывался Николай Ивановичъ.
— То-есть какъ это? Я ничего не сказалъ, — удивился швейцаръ.
— Нтъ, нтъ… Вы сказали. Такая нмецкая фамилія. Анти… Антиби…
— Я сказалъ, что тамъ есть рыбы и амфибіенъ. — повторилъ швейцарг.
— Послушаемъ, братъ, херъ Францъ, этого Амфибіена, послушаемъ. Веди насъ. Глаша, одвайся! Это недалеко?