Наши за границей

Лейкин Николай Александрович

Кельнеръ стоялъ, слушалъ и таращилъ глаза.

— Саквояжи и подушки. Ферштейнъ? — старался пояснить Николай Ивановичъ, снялъ съ постели подушку и показалъ кельнеру.

— Rissen? — спросилъ кельнеръ.

— Вотъ, вотъ… Киссенъ… Въ вагон геляссенъ. Виръ хабенъ геляссенъ и телеграфиренъ.

Кельнеръ взялъ квитанціи отъ багажа и на отправленную телеграмму и удалился.

— Бьюсь объ закладъ, что ничего не понялъ! — воскликнулъ ему вслдъ Николай Ивановичъ.

— Какъ не понять! Наврное понялъ, — отвчала

Глафира Семеновна. — Я ему все обстоятельно сказала. Я теперь ужъ многія нмецкія слова вспомнила, и говорю лучше, чмъ вчера. Да и вообще научилась въ дорог. Это ты только ничему не можешь выучиться.

Она принялась пить чай и истреблять бутерброды съ сыромъ и телятиной. Послышался стукъ въ дверь и кельнеръ вернулся. Въ рук онъ держалъ квитанціи и улыбался.

— Мы сейчасъ разглядли въ контор квитанціи. По этимъ квитанціямъ вы можете получить вашъ багажъ и вещи только въ Берлин, а не здсь, — сказалъ онъ по-нмецки, кладя квитанціи на столъ.

Супруги въ недоумніи глядли на него и не понимали, что онъ говоритъ.

— Коля, ты не понялъ, что онъ говоритъ? — спросила мужа Глафира Семеновна. — Я ршительно ничего не понимаю.

— А мн-то откуда-же понимать, ежели я нмецкимъ словамъ въ лавк отъ чухонъ учился.

— Дуракъ! — выбранилась жена и, обратясь и кельнеру, сказала:

— Брингензи, брингензи багаже. Мы заплатимъ.

— Das kann man nient, Madame. Das werden Sie in Berlin kriegen.

— Ну, да, инъ Берлинъ. Вдь мы въ Берлин. Биръ инъ Берлинъ, виръ зиценъ инъ Берлинъ. Хиръ Берлинъ?

— Hier ^ist Dirschau, Madame… Stadt Dirschau…

Глафира Семеновна начала соображать и вспыхнула.

— Какъ Диршау? Какой штатъ Диршау?! — воскликнула она. — Берлинъ!

— Nein, Madame..

Кельнеръ снялъ со стны карту гостинницы, поднесъ къ Глафир Семеновн и указалъ на заголовокъ, гд было напечатано по-нмецки: Hotel de Berlin in Dirschau. Читать по-нмецки Глафира Семеновна умла, она прочла и вскрикнула:

— Николай Иванычъ! Да знаешь-ли ты, что мы пріхали не въ Берлинъ, а въ какой-то городъ Диршау?

— Да что ты… Неужели?.. — пробормоталъ Николай Ивановичъ, разинулъ ротъ отъ удивленія и сталъ скоблить затылокъ.

XI

— Ну, что-жъ это такое! Вдь ужъ это совсмъ изъ рукъ вонъ! Вдь это ни на что не похоже! — сердилась Глафира Семеновна, всплескивая руками и бгая по комнат. — Вотъ ужъ сколько времени демъ въ Берлинъ, колесимъ, колесимъ и все въ него попасть не можемъ. Второй разъ не въ то мсто попадаемъ. Диршау… Какой это такой Диршау? Гд онъ? — остановилась она въ вопросительной поз передъ Николаемъ Ивановичемъ.

Тотъ по прежнему сидлъ, досадливо кряхтлъ и чесалъ затылокъ.

— Николай Иванычъ, я васъ спрашиваю! Что вы идоломъ-то сидите! Гд это такой Диршау? Въ какой онъ такой мстности? Можетъ быть, мы опять не по той желзной дорог похали?

— Да почемъ-же я-то знаю, матушка! — отвчалъ мужъ.

— Однако вы все-таки въ Коммерческомъ училищ учились.

— Всего только полтора года пробылъ, да и то тамъ всей моей науки только и было, что я на клирос дискантомъ плъ, да въ класс въ стальныя перья игралъ. А ты вотъ четыре года въ пансіон у мадамы по стульямъ елозила, да и то ничего не знаешь.

— Наша наука была дамская: мы танцовать учились, да кошельки бисерные вязать и поздравленія въ Рождество, въ день ангела папеньк и маменьк писать; такъ откуда-же мн о какомъ-то Диршау знать! Справьтесь-же, наконецъ, какъ намъ отсюда въ Берлинъ попасть! Наврное, мы въ какое-нибудь нмецкое захолустье захали, потому что здсь въ гостинниц даже самовара нтъ.

— Какъ я справлюсь? Какъ?.. Начнешь справляться — и опять перепутаешься. Вдь я халъ заграницу, такъ на тебя понадялся. Ты стрекотала какъ сорока, что и по-французски, и по-нмецки въ пансіон училась.

— И въ самомъ дл училась, да что-же подлаешь, ежели вс слова перезабыла. Расчитывайтесь-же скоре здсь въ гостинниц и пойдемъ на желзную дорогу, чтобъ въ Берлинъ хать. Съ какой стати намъ здсь-то сидть.

— Я въ Берлинъ не поду, ни за что не поду. Чтобъ ей сдохнуть, этой Нметчин! Провались она совсмъ! Прямо въ Парижъ. Такъ и будемъ спрашивать — гд тутъ дорога въ Парижъ.

— А багажъ-то нашъ? А чемоданы-то наши? А саквояжи съ подушками? Вдь они въ Берлинъ похали, такъ надо-же за ними захать. Вдь у насъ вс вещи тамъ, мн даже сморкнуться не во что.

— Ахъ, чортъ возьми! Вотъ закуска-то! — спохватился Николай Ивановичъ за голову. — Ну, переплетъ! Господи Боже мой, да скоро-ли-же кончатся вс эти нмецкія мученія! Я увренъ, что во французской земл лучше и тамъ люди по-человчески живутъ. А все-таки надо хать въ Берлинъ, — сказалъ онъ и прибавилъ: — Ну, вотъ что… До Берлина мы только додемъ, возьмемъ тамъ на станціи нашъ багажъ и сейчасъ-же въ Парижъ. Согласна?

— Да какъ-же не согласна-то! Мы только демъ по Нметчин и нигд въ ней настоящимъ манеромъ не останавливаемся, а ужъ и то она мн успла надость хуже горькой рдьки. Скорй въ Парижъ, скорй! По-французски я все-таки лучше знаю.

— Можетъ быть, тоже только «пермете муа сортиръ» говоришь? Такъ эти-то слова и я знаю.

— Что ты, что ты… У насъ въ пансіон даже гувернантка была француженка. Она не изъ настоящихъ француженокъ, но все-таки всегда съ нами по-французски говорила.

Николай Ивановичъ позвонилъ кельнера.

— Сколько гельдъ за все происшествіе? Ви филъ? — спросилъ онъ, указывая на комнату и на сервировку чая. — Мы демъ въ Берлинъ. Скорй счетъ.

Кельнеръ побжалъ за счетомъ и принесъ его. Николай Ивановичъ подалъ золотой. Ему сдали сдачи.