Наши за границей
Шрифт:
— Тьфу, мерзость! Пойдемъ назадъ… — проговорилъ жен Николай Ивановичъ и вывелъ ее изъ мазанки въ переулокъ.
Арабченокъ опять вертлся около нихъ.
— Dix centimes, monsieur… Dix centimes. Je vous montrerai quelque chose, — кричалъ онъ, протягивая руку.
— Какъ и за выходъ платить надо? Ну, братъ, ужъ это дудки! — возмутился Николай Ивановичъ. — Городовой! Гд городовой!
— Онъ еще показать что-то хочетъ. Пусть возьметъ мдячокъ. Вдь бдный… Нищій… — сказала Глафира Семеновна и, взявъ y мужа монету, передала арабченву.
Получивъ деньги, арабченокъ въ
XLIV
Супруги шли дальше. Арабы въ блыхъ одеждахъ попадались все чаще и чаще. Были и цвтные балахоны. Мелькали голубыя длинныя рубахи на манеръ женскихъ. Изъ верхнихъ разрзовъ этихъ рубахъ выглядывали смуглыя чернобородыя лица въ блыхъ тюрбанахъ; внизу торчали грязныя ступни голыхъ ногъ; нкоторые изъ арабовъ сидли около мазанокъ, поджавъ подъ себя ноги, и важно покуривали трубки въ длинныхъ чубукахъ; нкоторые стояли около осдланныхъ ословъ, бормотали что-то на непонятномъ язык, сверкая черными, какъ уголь, глазам. Указывая на ословъ, хлопали по сдламъ, очевидно, предлагая публик садиться. Одинъ даже вдругъ схватилъ Глафиру Семеновну за руку и потащилъ къ ослу.
— Ай! ай! Николай Иванычъ! Что это онъ такое длаетъ! — взвизгнула она, вырываясь отъ весело скалящаго на нее зубы голубого балахона.
Николай Ивановичъ замахнулся на него зонтнкомъ.
— Я теб покажу, черномазая образина, какъ дамъ за руки хватать! — возмущался онъ. — Гд городовой? Мосье городовой! Иси… Вене зиси… — поманилъ онъ стоявшаго на посту полицейскаго и, когда тотъ подошелъ, началъ ему жаловаться: — Вотъ этотъ мерзавецъ… Какъ мерзавецъ, Глаша, по-французски?
— Да не надо, не надо… Ну, что скандалъ начинать! Оставь…
— Нтъ, зачмъ-же. Надо проучить. Пусть этого скота въ часть подъ шары возьмутъ.
— Здсь и частей то съ шарами нтъ. Я ни одной каланчи не видала.
— Все равно, есть какая-нибудь кутузка. Вотъ этотъ голубой мерзавецъ, мосье городовой, схватилъ ма фамъ за мянъ и даже за грудъ. Глаша! переведи-же ему…
— Не требуется. Пойдемъ. Ну, что за радость публику собирать! Смотри, народъ останавливается.
— Пускай собирается. Не оставлю я такъ. Сэтъ мерзавецъ бле… Ахъ, какое несчастіе, что я ни одного ругательнаго слова не знаю по-французски! — воскликнулъ Николай Ивановичъ н все-такп продолжалъ, обращаясь къ городовому:- Сетъ кошонъ бле хвате ма фамъ за мянъ и за это мсто. Вуаля — сетъ… — показалг онъ на грудь. — Прене его въ полисъ, прене… Ce безобразіе вдь…
— Николай Иванычъ, я ухожу… Довольно.
— Погоди. Ce ма фамъ и иль хвате. Нешто это можно?
Полицейскій приблизился къ Глафир Семеновн.
— Qu'est-ce qu'il a fait, madame? — спросилъ онъ.
— Рьянъ, — отвчала Глафира Семеновна и пошла по алле.
Николаю Ивановичу ничего не оставалось, какъ тоже идти за супругой.
— Удивляюсь, — бормоталъ онъ. — Умть говорить по-французски и не пожаловаться на мерзавца, значитъ, ты рада, что онъ тебя схватилъ, и только изъ притворства вскрикнула.
— Ну, да, рада… Не желаю я длать скандала и обращать на себя вниманіе. Отбилась и слава Богу.
Николай Ивановичъ мало-по-малу утихъ, но проходя съ женой мимо арабовъ, держалъ уже наготов зонтикъ. Мазанки уже чередовались съ двухъэтажными домами съ плоскими крышами. Виднлась какая-то башня. Начиналась Каирская улица, выстроенная на выставк. Попался второй балахонникъ съ осломъ, третій. Николай Ивановичъ и Глафира Семеновна посторонились отъ нихъ. Дале показался англичанинъ въ клтчатомъ пальто съ нсколькими пелеринками и въ бломъ картуз съ козырьками на лбу и на затылк, дущій на осл. Балахонникъ бжалъ впереди осла, держа его за уздцы. За англичаниномъ проскакала на такомъ-же осл англичанка въ синемъ плать и въ шляпк съ зеленымъ газовымъ вуалемъ.
— Да эти балахонники-то на манеръ извозчиковъ. Ослы-то у нихъ для катанья отдаются, — сказала Глафира Семеновна. — Ну, такъ чего-же отъ извозчика и ждать! И у насъ иногда извозчики за руки хватаютъ народъ.
— Фу, ты пропасть! Извозчикъ и есть. А я думалъ, что какая нибудь арабская конница, на манеръ нашихъ гусаровъ или улановъ. Смотри-ка, Глаша, и многіе здятъ на ослахъ-то. Даже и дамы. Вонъ какая-то толстенькая барынька съ большимъ животомъ детъ. Смотри-ка, смотри-ка. Да тутъ и верблюды есть. Вонъ верблюдъ лежитъ. Стало быть, и на верблюдахъ можно покататься.
— Ну, вотъ. То все ругалъ балахонниковъ, а теперь ужъ кататься!
— Нтъ, я къ слову только. А впрочемъ, ежели бы ты похала, то и я-бы вмст съ тобой покатался на осл.
— Выдумай еще что-нибудь?
— Да отчего же? Люди катаются-же. Были на выставк, такъ ужъ надо все переиспытать. На человк сейчасъ здила, a теперь на осл.
— Не говори глупостей.
— Какія-же тутъ глупости! На верблюд я хать не предлагаю, на верблюд страшно, потому зврь большой, a оселъ — маленькій зврь.
Налво на одноэтажномъ дом съ плоской крышей высилась надпись, гласящая по-французски, что это кафе-ресторанъ. На крыш дома виднлись мужчины и дамы, сидвшіе за столиками и что-то пившіе. Около столиковъ бродили арабы въ блыхъ чадмахъ, блыхъ шальварахъ и красныхъ курткахъ.
— Смотри-ка, куда публика-то забралась! На крыш сидитъ, — указалъ Глафир Семеновн Николай Ивановичъ. — Это арабскій ресторанъ. Зайдемъ выпить кофейку.
— Напиться хочешь? Опять съ коньякомъ? Понимаю.
— Ну, вотъ… Въ арабскомъ-то кафе-ресторан. Да тутъ, я думаю, и коньяку-то нтъ. Вдь арабы, магометанскаго закона. Имъ вино запрещено.
— Нашимъ татарамъ тоже запрещено вино, однако они въ Петербург въ татарскомъ ресторан въ лучшемъ вид его держатъ. Въ татарскомъ-то ресторан y насъ самое лютое пьянство и есть.
— Только кофейку, Глаша. Кофей здсь долженъ быть отличный, арабскій, самый лучшій Мокка. Ужъ ежели y арабовъ быть, да кофею ихняго не попробовать, такъ что-же это такое! Зайдемъ… Вонъ въ ресторан и музыка играетъ.
Изъ отворенной двери дома слышались какіе-то дикіе звуки флейты и бубна.
— Только кофей будешь пить? — спросила Глафира Семеновна.