Наши звезды: звезда Полынь (журнальный вариант)

Рыбаков Вячеслав Михайлович

Если не современные американские боевики, то… Старый добрый Конан Дойль?

Коли так, однозначно нам сюда.

Вошли.

Поднялись.

Дверь на чердак, разумеется, не запиралась.

М-да. Носом дышать - воняет; дышать ртом, чтобы не чувствовать вонь, - может стошнить.

Ничего, привыкнем.

Еще недавно здесь, вероятно, было гнездовье каких-нибудь бомжей. Ага. Вот и одеяла… так сказать. Но то ли по случаю наступления теплых дней бомжи перепорхнули куда-то к лучшей жизни, то ли… то ли вернутся к ночи. То ли их кто-то как-то спугнул.

А вот и слуховое окно.

Фомичев осторожно высунул голову.

Крыши, крыши… Красота. Горизонты раздвинулись; до туч, провисших,

будто переполненные торбы, рукой подать… К небу чуть ближе - и дышится уже совершенно иначе, полной грудью, от души, и хочется руками махать, как крыльями. Чому я не сокил, чому не литаю?.. Из-за влажно отблескивающих железных горбов проросли невидимые снизу, из уличных теснин, изящные стебли далеких сталинских высоток; хаяли их, хаяли, костерили-костерили, а до сих пор они лицо столицы. Вон то, конечно, МИД, а вон гостиница “Украина”… Давно бы пора ее в “Малороссию” переименовать. Для баланса. По Крыму едешь - вместо села Русское вот уж сколько лет село Руське, вместо села Пушкино - село Пушкине…

Словом, хай живе жовтые монголоиды и блакитные европеоиды.

Ага. Вот сюда, если что, можно юркнуть. Можно к следующему окну перейти по крыше… Без проверки запасного хода для отступления дела не делаются.

А вон и окошко палаты Корхового. Там уже свет зажгли. Наверное, отужинали, новости, как подобает настоящим мужчинам, посмотрели, обсудили степенно и разумно всю политику вдоль и поперек, смешали с дерьмом Чубайса и теперь, кто более-менее ходячий, козла забивают. А Степка лежит, слушает. Как бы это его убедить завтра же рассказать ментам поподробнее обо всех странностях происшествия… Менты-то должны сообразить, что в свете новой информации свидетель находится под угрозой.

Хотя, конечно, если бы у нас делалось все, что должно делаться, и все впрямь соображали бы то, что должны соображать - уж не по врожденной потребности мыслить, ладно, но хотя бы по долгу службы, в узких рамках прямых обязанностей, - у нас бы многое шло иначе… Ш-шастье уже было бы, и никто бы никуда не ушел обиженный. Ни в эмиграцию, ни в независимость…

Пока окончательно не стемнело, Фомичев шатался по крыше и прикидывал, потом обустраивался. Судя по всему, первоначальный выбор был правильным - именно отсюда открывался наилучший вид на окошко палаты Корхового. Ну, а если вообще расчет ошибочен… Что ж, Степан, прости, я сделал все, что мог.

Бомжи так и не вернулись. Наверное, и не собирались. Одеяла, стало быть, очень кстати. Надеюсь, хотя бы насекомых там нет… В этом ворохе можно очень даже нехило замаскироваться: ворох и ворох…

Ждать пришлось каких-то три часа.

Что-то коротко лязгнуло, проскрежетало, и тьма чердака, наполненная едва ощутимым, на грани чувствительности бокового зрения мерцанием, вдруг развалилась пополам: в дверь сунулся широкий световой луч. Фомичев успел прикрыть глаза и не видел, как шевелится в луче темный сгусток, скользяще перегораживая свет. Потом свет будто снова откусили - дверь закрылась. Теперь, как и прежде, заваленные пылью, грязью и барахлом чердачные теснины освещались лишь рассеянным светом улицы, сочившимся в слуховые окна.

Движение было слышно отчетливо, неприкрыто. И дыхание.

Непрофессионал.

Фомичев сберег глаза от короткого удара внешнего света и теперь был в куда более выигрышном положении, нежели припозднившийся визитер. Тот некоторое время бестолково ворочался, шумно натыкаясь на какие-то углы, трубы и черт знает что еще - вроде бы и не было на чердаке столько препятствий и выступов, сколько гость насчитал плечами, коленями и, судя по разнообразию звуков, лбом. Потом отчетливо чертыхнулся, пробормотал что-то вроде: “Сами пускай попробуют без фонарика…” Фомичев уже совершенно отчетливо видел,

как темная фигура поставила на пол длинную сумку, порылась во внутренних карманах и извлекла из недр карманный фонарь. Еще мгновение - и тот пустил узкую струю желтого света, которая, строго говоря, сделала обзор еще более проблематичным: то, что прокатывается в струе, видно, да и то лишь в чересчур контрастном и оттого будто плоскостном, двухмерном изображении, а уж чуть от струи в сторону - вообще беда, бездна. Фомичев нипочем бы не стал так затруднять себе жизнь - светить здесь фонариком.

Все ясно. Шпана.

Гостю было лет слегка за двадцать. Может, даже меньше - просто, как одно время было модно говорить, акселерат: бицепсы, трицепсы, все свободное время - спортзал да водка с пивом; гениталии до колен, под черепом - полтора ганглия. Держа фонарик левой рукой, парень с лихим хрустом расстегнул молнию сумки и достал небольшую винтовку. Из бокового кармана сумки вынул оптический прицел. С легким щелчком вогнал прицел в гнездо. Потом неумело навинтил глушитель.

Ну, времена… Свобода, блин, свобода… Полуночи еще нет - а по улицам столицы разгуливают безмозглые недоросли с винтовками, и будто так и надо.

Если и есть в России что-то поистине удивительное - так это то, что тут еще остался кто-то живой.

Сосредоточенно сопя, акселерат стал ладиться с винтовкой на краю слухового окна, примериваясь стволом в сторону больницы. Фонарик акселерат оставил лежать на полу, лучом кверху, чтобы отраженным от потолка светом светил рассеянно и просторно. Ну, ладно… Киллер хренов.

Фомичев призраком вздыбился из тряпья и, двигаясь стремительно и беззвучно, в три шага оказался у парня за спиной. Тот, даже если бы и услышал что-то, не успел бы повернуться. Но он не слышал. И, похоже, не слушал - так был увлечен своим подвигом. И так уверен в том, что он властелин мира и, кроме него, в мире все - твари дрожащие. Фомичев небрежно ткнул киллера прямыми пальцами в шею с обеих сторон. Парень коротко хлюпнул горлом и, обмякнув, со стуком выронил просунутую было наружу винтовку - и сам на подогнувшихся ногах повалился на пол рядом с нею.

Фомичев проворно прошелся руками по его карманам. Ну, документов, конечно, никаких нет, на это ума хватило. Записная книжка, ага. Мобильник. Ага. Это все нам пригодится… Так. Ох ты, Господи, не заметил сразу - наш Ли Харя Освальд даже в перчатках! Это кто ж таких бойцов дрессирует, интересно? Романтика! Но теперь - оч-чень кстати. Фомичев стянул с рук парня перчатки и надел сам. Взял одну руку киллера, поисхитрялся малость, чтобы отпечатки пришлись туда, куда надо, потом притиснул пальцы террориста к прикладу винтовки. Проделал ту же операцию с другой рукой. Вот так, голубчики. Долг платежом красен. А может, и для дела потом пригодится. Одной из тряпок бомжового вороха - как сей ворох тут кстати оказался, как кстати! слава бомжам!
– скрутил запястья парня и притянул их к одной из тянувшихся вдоль стены труб, мохнатых от дряхлой обшивки и пыли. Аккуратно, чтобы не потереть отпечатки, взял винтовку, проверил магазин (два патрона, ё-пэ-рэ-сэ-тэ), потом не утерпел: высунулся наружу - и глянул на окно палаты Корхового сквозь прицел.

В палате теплилось лишь дежурное освещение, но хорошая оптика будто зажгла там дополнительный свет; лицо Корхового было прям вот оно. И койка стоит, как нарочно, напротив окна. У стены голенастый штатив дремлющей капельницы - скелет инопланетянина…

Одно короткое мгновение Фомичев смотрел в оптический прицел на лицо спящего друга, потом зябко передернул плечами.

Эх…

И тут парень захрипел. Очухался…

Фомичев резко обернулся и ткнул болвану в затылок ствол винтовки.

– Обернешься - стреляю. Кто послал?