Наско-Почемучка
Шрифт:
Я зашагал по улице, измученный и сбитый с толку.
В моём мозгу роились планы один невероятнее другого и предположения одно другого страшнее.
Я понимал, что дорога каждая минута и что при этом никто не сможет мне помочь. Кому тут доверишься?
Может быть, только товарищ Николов мог бы разобрать таинственную формулу, но он накануне поехал в город навестить своих родственников.
Я прошёл мимо двора деда Стойне. Его дрова лежали неколотые. Прошёл дальше на луг. Никаких видимых признаков, по которым можно было бы определить, что тут начинается строительство детского стадиона. Автобус, который ходит от нашей
Видно, катаются с горы и веселятся себе. Счастливчики, они даже и не подозревают, что стряслось. И только я один из всей деревни знаю всё. Снежинка села мне на ладонь, обернулась капелькой и сделалась невидимой.
…Самое страшное предположение родилось у меня ночью. Кошки скребли у меня на душе, и я до полуночи не мог уснуть. А когда уснул, меня замучили кошмары.
Мне представилось, что Наско-Почемучка не стал невидимкой, а просто сделался крошечного роста, потому что в формулу вкралась ошибка. Он стал меньше пылинки, потому я его не видел и услышать не мог. И просьб моих он тоже выполнить был не в состоянии — ни стул подвинуть, ни отозваться.
Он кричал, а я его не слышал. Его голос стал слабее мушиного жужжания. А сам был меньше снежинки. Всякая трещинка в полу для него теперь как бездонная пропасть, карандаш — как гора, с которой мы катаемся на санках, а стол гораздо выше и неприступнее, чем далёкая вершина Рилы. И Наско смотрит сквозь свои очки на этот страшный мир, карабкается через крутые обвалы пылинок, которые раньше и не заметил бы, подолгу обходит огромное озеро, состоящее из одной-единственной капельки воды. Он наклоняется над водой и вдруг замечает, что его преследует огромное чудовище — к нему простирает щупальца муравей невероятных размеров. Наско бежит, задыхается, пробирается между пылинками и тщетно пытается вспомнить формулу, которая поможет ему опять стать большим и выбраться наконец из этого жестокого и кошмарного мира.
Ну, а если он даже и вспомнит формулу, что из этого? Он не может и козявочку побороть, не может добраться до стола. И вот он бежит в ужасе из последних сил. Чудовищный муравей настигает его и глядит на него громадными немигающими глазами.
Тут я вскрикнул и проснулся. Проснулся от мягкого прикосновения маминой руки.
— В школу опоздаешь, вставай-ка. Во дворе твой музыкант уж минут пять, как свистит.
На полу возле кровати валялась измятая книжка про человека-невидимку. Оконное стекло замёрзло, но за окном явственно слышался условный сигнал.
Я протаял дырочку и поглядел. Протёр глаза и снова поглядел. На улице цел-целёхонек, в ушанке и с портфелем в руках, стоял Наско-Почемучка. Он подпрыгивал то на одной, то на другой ноге, дул на покрасневшие ладони и нетерпеливо махал рукой.
— Выходи быстрей! Я вчера с отцом в Софии был. Знаешь, про какие чудеса расскажу!
Рассказ четвёртый. Двоюродный брат Васко объявляет шах и мат
Перестану ли я когда-нибудь спрашивать?
Я летел и спрашивал птиц. Спал и расспрашивал свои сны.
Я перестану спрашивать, когда узнаю всё-всё на свете. А этого не может быть, значит, и вопросы мои никогда не кончатся.
Говорят, мне будет трудно, когда я вырасту и другие начнут задавать мне вопросы.
— Почему я люблю шахматы? — спрашивал Наско и сам себе отвечал: — Люблю потому, что ни одна партия не похожа на другую. Шахматных ходов так много, что, если все люди на свете начнут играть в шахматы, они всё равно не повторят одну и ту же партию.
Мы проводили часы за часами, склонившись над чёрными и белыми квадратиками. Ничего, что доска была вся исцарапана. Ничего, что у чёрной королевы отвалилась корона, а белый конь был вообще без морды. Мы водили крупные, пузатые шахматные фигуры в изнурительные сражения. Нападали и оборонялись. Ликовали и мучились.
Шах и мат. Дни летели. Шах и мат. Магические квадратики притягивали нас как магнит. Новая комбинация фигур — поворот к открытию новой тайны. Латинка уставала нас рисовать. Но где ещё было ей найти таких послушных «натурщиков», которые «позируют» часами! А мы не уставали. Шах и мат.
В девяносто пятой партии за этот месяц победил я. Девяносто шестую выиграл Наско. Счёт опять сравнялся. Оставались решающие партии. Мы договорились играть до ста. Конца турнира ещё не было видно. Последние игры — так придумал Наско — велись с помощью переписки.
А это не очень-то простое дело. Каждый отмечал свой очередной ход и посылал листочек сопернику. Я подсовывал свой листочек под входную дверь в доме Наско. Наско опускал свой листочек в наш ящик для писем. Таким путём игра шла довольно медленно. По десять раз в день мне приходилось бежать к дому Наско. Потом я должен был дожидаться, когда он придёт и принесёт ответ. Да, не лёгкое дело этот корреспондентский способ.
Я шёл по улице и насвистывал. Мой тридцатый ход был угрожающим для противника. Мой конь львиным прыжком ставил под удар одновременно и его короля и ладью. Я сжимал в руке заполненный листочек. Свистел и чуть не бежал, так мне хотелось поскорее добраться до Наско.
Подсунув свой листок под дверь, как и было условлено, я собрался уходить. Но вдруг моё внимание привлёк большой красный звонок, приделанный к двери Наско. Я застыл перед этим нововведением. Стал разглядывать его и даже нажал пальцем. За дверью что-то засвистело. Перед моими глазами сверкнула молния. Я испуганно отскочил. На двери под звонком появилась белая лента с надписью: «Меня нет дома. Наско-Почемучка». Я сделал несколько шагов, пятясь и не отрывая глаз от кошмарного звонка. Над головой у меня скрипнуло окно. Наверху показался Наско. Он закричал:
— Ванка, вернись! Вернись, пожалуйста! Позвони ещё раз.
Мне было не до шуток, но я всё-таки вернулся и опасливо нажал на кнопку звонка.
За дверью снова так же зашелестело. Перед глазами опять блеснула молния. Под звонком появилась надпись, на этот раз гласившая: «Я здесь. Наско-Почемучка».
А сам Наско отворил дверь.
— Я как раз исправил соединение. Поэтому и получилась ошибка, — стал он оправдываться. — Извини. А вообще-то звонок работает без осечек.
— Вечно придумаешь что-нибудь такое! — пробормотал я, ещё не совсем оправившись от испуга, и собрался идти домой, чтобы оставить его одного — пусть обдумывает свой ответ. Я торжествовал, не сомневаясь, что победа у меня в руках. В худшем случае я выигрываю ладью.