Наслаждение Маккензи
Шрифт:
И снова подготовка подвела посла. На долю секунды на его лице появилось загнанное, виноватое и испуганное выражение, чуть прикрытое дипломатической мягкостью.
– Нелепое обвинение, – спокойно произнес посол.
Бэрри почувствовала тошноту. Значит, правда. Похитители использовали ее как оружие, чтобы заставить отца предать свою страну. Посол, скорее всего, будет все отвергать, чтобы не расстраивать ее, но по лицу отца Бэрри прочла другое. Вину.
Не обращая внимания на слова отца, она повторила:
– Ты мне должен. Ты должен Зейну.
Его передернуло от осуждения в глазах дочери.
– Я так не считаю.
– Причина моего похищения – твои дела.
– Ты прекрасно знаешь, что существует вещи,
Бэрри хотела спросить, посчитает ли Арт Сандефер ошибочным ее предположение, но не могла заставить себя угрожать отцу. Мысль, что слабость к отцу и ее может сделать предательницей, вызывала тошноту. Она любила свою страну. Прожив в Европе продолжительное время, Бэрри еще больше оценила существенное отличие Родины от любой другой страны мира. Хотя она тепло относилась к Европе и обожала французские вина, немецкую архитектуру, английскую аккуратность, испанскую музыку и все итальянское, но как только ее нога ступала на землю Соединенных Штатов, девушку поражала энергия и полнота жизни ее соотечественников, где даже малоимущие были несравнимо богаче бедняков на других континентах. США не были идеалом, далеко нет, но было в стране что-то особое, что Бэрри беззаветно любила.
Своим молчанием она могла предать любимую страну.
Оставаясь здесь, она подвергается опасности. Пусть ее похищение не удалось, но это не означает, что неизвестный безликий враг не повторит попытку. Бэрри не сомневалась, что отцу известен виновник, и сразу же поняла, во что превратится ее жизнь. Ее не выпустят за территорию посольства, а если разрешат выходить, то только с вооруженной до зубов охраной. Она будет заключенной в тюрьме страхов отца.
Совершенно безопасного места не существует, но оставаясь в посольстве, она будет ходить по острию ножа. Вне территории посольства появится больше шансов найти Зейна. Не может же адмирал Линдли контролировать каждый уголок земного шара. Чем дальше она окажется от Афин, тем меньше будет влияние отца и адмирала.
Бэрри смотрела на отца с полным пониманием, что собирается намеренно разорвать тесные узы, связывавшие их последние пятнадцать лет.
– Я уезжаю домой, – тихо сказала она. – В Вирджинию.
***
Две недели спустя Зейн сидел на веранде родительского дома, вознесшегося на вершину горы Маккензи, недалеко от городка Рат в штате Вайоминг. Вид захватывал дух – бесконечная перспектива величественных гор и зеленых долин. Все вокруг было родным и знакомым, как пальцы собственных рук. Седла, ботинки, небольшое стадо коров и много-много лошадей. Книги в каждой комнате просторного дома, гуляющие в сараях и конюшнях кошки, доброта и забота матери-командирши, беспокойство и понимание отца.
Ему уже приходилось залечивать огнестрельные раны, глубокие порезы от драк на ножах, сломанную ключицу, трещины на ребрах и проколотое легкое. Серьезные ранения были и до этого, но никогда смерть не подходила так близко. Он едва не истек кровью, лежа на дне плота. Тогда Бэрри навалилась на него, прижимая чадру к ране каждой унцией своего веса. Быстрота реакции и настойчивость девушки имела большое значение. И плазма, которую упорно вводил в вену Сантос, тоже имела значение. Он был на грани, поэтому ухватил несколько важных деталей, которые «имели значение». Не случись хоть одна из них, не быть ему в живых.
После отъезда из госпиталя и возвращения домой на долечивание Зейн оставался непривычно молчаливым. Не то, чтобы у него было плохое настроение, скорее, слишком многое предстояло обдумать. Непростая задача, когда практически все родственники посчитали необходимостью навестить и своими глазами оценить самочувствие больного. Быстренько проконтролировать младшего братишку прилетел из Вашингтона Джо. Несколько раз с парой хулиганистых сыновей приезжали Майкл и Шиа. Джош, Лорен и три их отпрыска выбрались на выходные, задержаться подольше не позволила работа Лорен в госпитале Сиэтла. Марис провела за рулем целую ночь, как только брата привезли в родительский дом. К счастью, Зейн уже мог передвигаться на своих двоих, хотя и не так быстро, как ему хотелось, иначе сестра до сих пор оставалась бы рядом. Когда она приехала, то села на кресло рядом с постелью брата и не отводила черных глаз, словно хотела передать свои жизненные силы. Может так и сделала. Его маленькая сестренка была феей, волшебницей и обитала в ином измерении.
Черт, даже Ченс объявился. Вел себя, как всегда, осторожно, постоянно оглядываясь на мать и сестру, как на бомбы, которые могли взорваться в любой момент. Но остался до сих пор и сидел рядышком на веранде в кресле качалке.
– Ты думаешь об отставке.
Зейн понятия не имел, как Ченс догадался, что у него на уме. После драки, когда им было по четырнадцать и когда они чуть не поубивали друг друга, мальчишки стали неразлучны. Может быть потому, что их связывало так много – учеба в одном классе, девочки, военная подготовка. Ченс оставался осторожным, как раненный волк, и не подпускал к себе людей, но при всем сопротивлении ничего не мог поделать с членами семьи. Никто не любил Ченса, пока Мэри не привезла его домой, и пока многочисленные шумные Маккензи не покорили мальчишку. Забавно было наблюдать за Ченсом, который боролся против родственной близости каждый раз, когда оказывался в кругу семьи, но, не проходило и часа, как он сдавался на милость Мэри и Марис. Другого выхода у него не оставалось. После признания Ченса братом, Зейн не обращал внимания на его осторожность. Только Вульф предоставлял приемному сыну время оглядеться, и то очень ограниченное.
– Да, – наконец ответил Зейн.
– Потому что тебя почти достали?
Зейн хмыкнул.
– Когда это имело для нас значение?
Только Зейн знал о настоящей работе Чанса. После каждой операции можно было спорить, кто из них побывал в большей опасности.
– Тогда виновато последнее повышение.
– Оно вытолкнуло меня за рамки оперативной работы, – подтвердил Зейн. Затем осторожно откинулся на спинку кресла, вытянул ноги и поставил их на перила. Хотя он всегда быстро выздоравливал, двух с половиной недель оказалось явно недостаточно, чтобы не обращать внимания на рану. – Если бы двух моих ребят не подстрелили в тех проклятых учениях, я бы не участвовал в последней операции.
Ченс знал о «проклятых учениях». Зейн рассказал брату подробности происшествия, и прилагательное «проклятые» оказалось самым приличным из его эпитетов. Едва придя в сознание в военно-морском госпитале, Зейн повис на телефоне. Он настойчиво подталкивал и направлял расследование. Одесса со временем полностью поправится, а вот Хиггинсу придется комиссоваться по состоянию здоровья. Охранники, которые стреляли в «морских котиков», возможно, не попадут под трибунал, если у них идеальный послужной список, но со службы во флоте их выгонят. Карьерам капитана Юдаки и старшего помощника Бойда все еще грозили серьезные неприятности. Зейн добивался справедливого наказания для стрелявших, но поднятая волна в любом случае докатится до капитана.
– Мне тридцать один, – продолжал Зейн. – Верхний предел для активного участия в реальных операциях. Так как я чертовски хорош в своей работе, руководство постоянно повышает меня, а потом говорит, что такого ценного специалиста нельзя использовать как обычного «морского котика».
– Прощупываешь почву, чтобы перебраться ко мне? – небрежно спросил Ченс.
Зейн рассматривал эту возможность. Очень серьезно. Но что-то мешало, и это «что-то» никак не желало вылезать на свет.
– Собирался. Если бы дела сложились по-другому…