Наслаждение Маккензи
Шрифт:
– Какие дела?
Зейн пожал плечами. По крайней мере, часть гнетущего «что-то» просматривалась.
– Женщина, – признался он.
– Ад и все дьяволы! – Ченс резко откинулся на спинку кресла и хмуро осмотрел открывающийся над носками ботинок вид. – Если это женщина, то ты не сможешь сконцентрироваться, пока не переболеешь и не выкинешь ее из головы. Черт побери их маленькие сладкие тайны, – ласково добавил он.
Вокруг Ченса вечно крутились женщины. Его редкая красота действовала на слабый пол не хуже оружия массового
Зейн не был уверен, что сможет выбросить Бэрри из головы. Более того, сомневался, что хочет. Непонятно, почему она исчезла даже без слов прощания и пожеланий скорейшего выздоровления. Правда Банни и Призрак рассказывали, как ее, брыкающуюся и орущую в полный голос, затолкали в самолет и увезли в Афины. Похоже, ее папаша, а также политика руководства флота по сохранению секретности относительно любого факта, касающегося «морских котиков», сделали все, чтобы Бэрри не узнала, в какой госпиталь его увезли.
Зейн скучал по Бэрри. По ее храбрости, несгибаемой воле делать то, что правильно и необходимо. А еще он скучал по безмятежности выражения ее лица и по накалу любовных ласк.
Боже, как он скучал!
Одно воспоминание отпечаталось в памяти ярче остальных и жгло раскаленным клеймом: Бэрри протягивает руку к пряжке его ремня и с отчаянием шепчет: «Я сама».
Зейн тогда все понял. Не только желание контролировать близость, но и мужество, которое понадобилось девушке, чтобы стереть унизительные воспоминания и заменить их радостными. Бэрри сказала правду – она оказалась невинной. Не знала, что делать, не ожидала боли. Но, несмотря на это, своим сладким, жарким, скользящим по его органу телом, довела до умопомрачения и начисто лишила самоконтроля, чего не удалось до нее ни одной женщине.
Бэрри могла – должна была – оказаться испорченным, беспомощным, маленьким снобом. Вместо этого, в напряженной и опасной ситуации сделала лучшее, что могла. Девушка ни разу не пожаловалась и приложила все возможные усилия, чтобы не только не мешать, но и помогать.
С ней было хорошо молчать и разговаривать. Такому убежденному одиночке, как он, нелегко использовать слово «любовь» по отношению не к члену семьи, но к Бэрри… может быть. Хотелось бы провести вместе больше времени, узнать ее поближе, взрастить то, что может вырасти.
А еще он хотел Бэрри.
Однако, сначала главное. А главное на сегодня – восстановить силы. Он может добрести без помощи из одной комнаты в другую, но дважды подумает, прежде чем самостоятельно направится к конюшням. Так же нужно решить останется он во флоте или выйдет в отставку. Зейна не покидало ощущение, что его время ушло, как только он высоко продвинулся по карьерной лестнице и отошел от оперативной работы. А если не службой в «морских котиках», то чем он будет зарабатывать на жизнь? Необходимо определиться и навести порядок в жизни.
Возможно, Бэрри не заинтересована в каких-либо отношениях с ним, хотя из описанной Призраком и Банни картинки ее отлета это не соответствовало действительности. В тот долгий-долгий день близости оба испытали гораздо больше, что удовлетворение от любовных ласк.
Придется приложить некоторые усилия, чтобы добраться до Бэрри. Утром он дозвонился в посольство США в Афинах, представился и попросил соединить его с Бэрри Лавджой, однако, трубку взял посол Уильям Лавджой. Сердечной беседы не получилось.
– Нельзя сказать, что Бэрри не ценит сделанного вами. Однако вы должны меня понять, она хочет оставить эти неприятности позади. Разговор с вами расстроит ее, – сказал неприятным, ледяным, вежливым голосом посол. Многие заплатили бы бешеные деньги за такую дикцию.
– Вы высказываете ее мнение или свое? – таким же ледяным тоном спросил Зейн.
– Не думаю, что это имеет значение, – ответил посол и положил трубку.
Зейн решил не торопить события. В его состоянии многого не добьешься, разумнее выждать. Когда в голове все уляжется, станут понятны дальнейшие планы, будет достаточно времени связаться с Бэрри. И теперь, когда понятно, что посол даст распоряжение оградить дочь от неприятных звонков, Зейн подготовится к обходному маневру.
– Зейн, – окликнула мать из глубины дома и вернула его с небес на землю, – ты не устал?
– Все хорошо, – ответил он, преувеличивая, но не очень.
По крайней мере, Зейн не чувствовал себя слишком уставшим. Оглянулся на Ченса и заметил ухмылку на лице брата.
– Она так беспокоится о тебе, что забыла о моих сломанных ребрах, – прошептал Ченс.
– Рад услужить, – растягивая слова, улыбнулся Зейн. – Только не стоит ожидать, что я позволю стрелять в себя каждый раз, когда тебя слегка побьют.
Семья Маккензи в полном составе забавлялась реакцией Ченса на заботу и суету Мэри. Внимание пугало того до ужаса, хотя отвертеться ему еще ни разу не удавалось. В руках Мэри Ченс становился мягче воска, и не только он – все дети. Они выросли на прекрасном примере для подражания: отец мог рычать и топать ногами, но Мэри обычно добивалась своего.
– Ченс?
Зейн спрятал усмешку, видя, как напрягся Ченс. Улыбку смыло с его лица, как будто ее там никогда не было.
– Мэм? – осторожно ответил он.
– Ты сделал повязку на ребра?
– Э… нет… мэм.
На лице Чанса появилось знакомое паническое выражение. Он мог бы соврать, и Мэри бы поверила. Но никто не пытался обмануть мать, даже в случае чрезвычайной важности. Маленький тиран оказалась бы обманутой в лучших чувствах, если бы обнаружила, что кто-то из детей сказал неправду.
– Ты же знаешь, нужно носить повязку еще одну неделю, – ответил голос из глубины дома.
Казалось, будто говорил сам Господь Бог, если бы не приятный южный акцент и мягкие женские интонации.