Наследие проклятой королевы
Шрифт:
— Оно там! Оно на спине! — продолжала визжать храмовница. Но я ничего не видел.
Зато вдруг заорала Урсула:
— Оборотень! Она оборотень!
Все отскочили от Катарины. А у той начали меняться черты лица, словно чужая призрачная плоть дополняла собой живую.
— Нет! Нет! Нет! — снова завизжала девушка, тряся перед собой вытянутыми руками, на которых стали расти длинные острые когти.
Все её тело стало покрываться шерстью, даже на лице возникли длинные кошачьи усы и бакенбарды.
— Хвост! — закричала
Катарина начала крутиться, а у неё в самом деле копчик удлинился, став настоящим львиным хвостом. Не помню, есть ли у львиц кисточка на хвосте, но здесь она имелась.
И тут пришли они, голоса в темноте:
— Ты хочешь остаться человеком? Тогда убей их всех, — шептали они.
Голосов было много, не меньше полусотни, и они все шептали и шептали, окружив поляну со всех сторон, а их обладатели оставались невидимыми под покровом мрака.
— Убей. Убей, и тогда ты станешь человеком.
— Нет! — заорала Катарина, на лице которой была отражена настоящая паника. Она вдруг схватилась за брошенный на землю клинок, дёрнулась в сторону Лукреции, которая пождала руки и отскочила назад.
— Я не хочу убивать! — закричала храмовница, выронив оружие.
— Тогда ты останешься зверем. Зверем. Зверем, — шептали голоса, словно эхо.
Я сложил руки, создал иллюзорный горящий комок и швырнул его за предел светораздела, или как его ещё называют, терминатора. Клубок упал в траву, вызвав волну злорадного хохота и никого не высветив из мрака.
— Думай, Юра, — торопливо произнёс я, а затем обхватил голову руками. — Голливуд мне в задницу! Думай, Юра.
А думать было нечего. Налицо классическая ловушка из дешёвых ужастиков. Логика-то во всех мирах одинаковая, отними у человека его самого, и пообещай вернуть, если выполнит указания. Только, сдаётся мне, никто общение не сдержит, и девушку прикончат, как только она останется одна. Вот он Чёрный Овраг во всей красе.
Я провёл руками по лицу и с силой выдохнул, а затем распахнул объятия и пошёл в сторону Катарины, произнося тихие и ласковые слова:
— Катюша, солнышко, я тебя люблю, и останусь с тобой, даже если ты станешь зверем. Я вообще люблю кошек.
Храмовница ухватила львиные уши и с силой потянула их вниз, словно хотела оторвать. Только не хватало, чтоб покалечилась в панике. А с каждым моим шагом рёв девушки переставал был человеческим, переходя в дикое рычание, словно внутренняя сущность пробивалась наружу. Когда я осторожно взял девушку за плечи, на меня уже гляди жёлтые львиные глаза, испуганные до жути. Чёрные губы, под которыми виднелись острые клыки, тряслись, а тонкие усы соломенного цвета время от времени вздрагивали.
— Я тебя люблю.
И снова эти голоса:
— Зверь тоже боится. Зверь боится другого зверя!
Голоса разом перешли на крик, а потом раздалось громкое-громкое шипение. Мы все только и успели развернуться, как из мрака выскользнула голова змеи, громадная, как легковушка. Распахнулась на сто восемьдесят градусов белёсая пасть. Длинные, как черенки лопаты, клыки блеснули в свете костра.
В этом было столько первобытного ужаса, что я даже не мог пошевелиться. Сил только и было что глядеть на то, как пасть быстро приближалась к нам, а туловище терялось где-то там, во мраке с голосами. Так, наверное, чувствует себя хомяк, когда его атакует матерая гадюка.
Катарина громко завопила, окончательно теряя рассудок, и метнулась в противоположную сторону от змеи, за защитный круг.
— Стой! — только и успел выкрикнуть я, когда понял, что девушки уже нет с нами. А гадюка наткнулась на светораздел, словно хомяк оказался в стеклянном шаре. Клыки елозили по незримой преграде, и по святому силовому полу шли волны света. Казалось, вот-вот и оболочка лопнет, как ёлочная игрушка в зубах бультерьера, но преграда удержала натиск, и гадюка-исполин медленно убралась восвояси.
Но до сих пор тряслись поджилки, а перед глазами стояли огромные клыки и зловещие змеиные зрачки.
Я развернулся и заорал, срывая голос:
— Катарина! Вернись!
Ответом был лишь хохот голосов обитателей Чёрного Оврага.
— Она не вернётся, — зашептали они. — Твоя самка скоро будет мертва!
Самка? Я облизал пересохшие губы и попытался унять дрожь в коленях.
Как только совладал с собой, перезарядил магазин пистолета и снова закричал:
— Катарина!
И опять смех. А я закашлялся и отошёл поближе к костру. Мы все встали спина к спине, и лишь изредка нервно вздрагивали.
— Ну, какой дальше ход? — произнёс я, пытаясь разглядеть хоть что-то.
— Дожить до утра, — протараторила на высокой ноте Лукреция, по пальцам которой бегали искры изготовленной к бою молнии.
А у Урсулы в руках дрожал пистолет. Впрочем, тряслась и сама мечница, непрерывно бормочущая молитвы всем богиням разом.
— Нет. Сейчас их ход, — произнёс я, и зло добавил: — Голливуд мне в печень.
Тётя Урсула тихо заскулила, и через десяток секунд чуть ли не плача выдавила из себя:
— Таракан выпал.
— Да и хрен с ним, мы его уже наверняка раздавили, — пробурчал я, но мечница опустила голов и, не переставая тихо плакать, стала выглядывать насекомое под ногами.
— А вдруг он заберётся в голову?
— Застегни подшлемник потуже, — рявкнул я, но тут же напрягся. В траве что-то запищало, и трава начала шевелиться. С моих губ сорвался мат, завершившийся руганью в сторону страны грёз: — Вот только не надо мне жутиков!
Смех хозяев Чёрного Оврага снова разорвал ночь, а писк мадагаскарского таракана стал громче и сменил тональность. Вскоре он вовсе превратился в визг циркулярной пилы, режущей доски.