Наследие проклятой королевы
Шрифт:
— Лекарку зовите, лекарку.
— Да пошлы вы, — процедил я на русском, взял храмовницу за руку и потянул к выходу.
Девушка не стала сопротивляться, зато как-то странно заулыбалась. Думаю, если бы она кому-то врезала, то простой потерей сознания бы не обошлось, там либо череп треснул бы, либо челюсть оказалась на полу рядом с пострадавшей особой.
Вскоре все мы оказались на улице. После пропахшего благовониями и плавленым воском заведения в нос дал аромат средневековых проулков, задобренный мочей, нечистотами и крысиным дерьмом. Словно в подтверждение мои
Нет, они не нас испугались, просто в этот момент из подворотни выскочила девочка лет десяти. Она была в простом сером платье длиной до колен и с простеньким луком и плетёным из лыка колчаном, в который вместо обычных стрел вложены заострённые тростинки. А на поясе юной охотницы болтались четыре тушки точно таких же крыс. Удивляться я не стал, хотя поглядывал с непонятным сочетанием несочетаемого: злой отрешённости и любопытства.
— Я тоже за крысами охотилась, — произнесла вдруг Катарина, глядя в ту же сторону.
— Эх, Юрий, Юрий, — вслед за ней пробормотала Лукреция и вздохнула.
А потом хохотнула Урсула, передразнив меня:
— Ты если что, не ревну-у-уй. Ага, а сам по зубам невинному юноше. Ах, какие юнцы. Это, госпожа волшебница, а что они такие дорогие?
Лукреция с кривой улыбкой поглядела сперва на меня, а потом на мечницу.
— Они обучены тонким искусствам и словесности. Умеют играть на мандолине и лютне, поддерживать беседу по умным вопросам, вышивать шёлком и золотом. А ещё в постельных утехах способны.
— Тоже мне гейши, — буркнул я.
— Я не знаю, кто такие гьеши, — исковеркала слово Лукреция, — но они очень хороши. По образованию превосходят многих дворян.
— Ничего не хороши, — встряла в разговор Катарина. — Юрий лучше! Он и знает много, и готовит прекрасно, и читает, и пишет, и вышивает, и… и… — она забегала глазами перед собой, в поисках эпитетов. — И, вообще, он яси! Даже в мушкетах и пистолях понимает.
После услышанного, я с удивлённым взглядом посмотрел на храмовницу. Та сделала быстрый вздох, поглядела на меня в ответ и прошептала:
— Ты же умеешь готовить и вышивать?
Я застыл с открытым ртом. Зло испарилось. Осталось недоумение. А ещё не хотелось ломать надежды своей девушки.
Вздохнув, я мысленно уже начал перебирать файлы с рецептами и курсами по кройке и шитью. Вот на кой мы сюда попёрлись? Нахрена нам надо было встречаться с этой старой ведьмой именно в борделе? Старуха даже ничем толком не помогла.
— Да-а-а, конечно, умею, — неуверенно протянул я и скривился, начав сам себя мысленно проклинать.
Ну, нахрена я начал поддакивать, будто мне мало непоняток с магией, проклятых мест и разборок с потусторонними занудами?
Вернулись мы в усадьбу к обеду, усталые и злые. Я злой, потому что ничего не достиг, а остальные — потому что я им испортил поездку.
Андрюха опять запропал куда-то, наверное, к садовнице умчался. Лукреция с Мартой ушли к себе в комнату. Урсула тоже испарилась в направлении кухни, и думается не только еду искать будет. Катарина же села под окном и прислонилась к стене затылком.
Стоило мне плюхнуться на кровать, как в дверь постучали, не предвещая ничего хорошего. Так и оказалось: в проходе оказался молодой слуга, протянувший мне записку.
— Её сиятельство приказало доставить, — произнёс он вроде и громко, и чётко, но в то же время в нос и вытягивая слова, отчего получалось немного похоже на французский. Это такой модный ныне стиль для столичных мужчин.
Я со вздохом взял записку и снова поглядел на юнца. На языке вращались не только нецензурные словечки, но ещё и мускулативы. По аналогии с феминитивами они отражают принадлежность мужчин к роду деятельности, но если в русском языке с парами типа принц-принцесса всё ясно, то как быть, ежели мужчина занимается исконно женскими занятиями. Как его обозвать? Не прачка, а прачник. Не швея, а швеец или швеюн. Да и простые пары горничная-горничный немного клинят мозг.
В общем, это юный горчичник дождался, когда я его отпущу, и быстро-быстро убежал в направлении лестницы.
Глянув на сидящую с закрытыми глазами храмовницу, я развернул листок, а там немного корявым почерком Клэр гласило:
«Спаси миня. Я ни хачу опять сидеть пуголом для случки. Преехал граф да Мур».
Я снова вздохнул и направился в сторону большого обеденного зала, где и располагалась сейчас графиня. Понятия не имею, как её выручать, но раз просит, то надо. Спустившись по каменной лестнице с резными перилами, я прошёл мимо клетки с грифоном и скользнул в боковой вход, сразу же оказавшись в зале. Был бы я на месте начальника стражи, высек бы спящую стоя стражницу, караулящую важную персону. Отвыкли они здесь от порядков. Стоит дылда расфуфыренная, на алебарду оперлась, слюни изо рта текут. Но именно сейчас мне это на руку, лишних вопросов и шуршаний за спиной не будет.
Зал встретил меня тихой музыкой усталого музыканта. Тот уже еле-еле бренчал по струнам. На большом столе сейчас имелось только блюдо с фруктами, поднос с традиционной печёной порчеттой, супница с похлёбкой и кувшин с вином. Даже не кувшин, а высокий серебряный чайник с длинным носиком, из которого разливали домашнее розовое по золочёным кубкам. Рядом с Клэр сидел и рассказывал историю своей семьи мужичок в розовых одеждах, словно принцесса из мультиков Диснея. Большой белый бант на шее делал его похожим на болонку.
За спиной у Клэр стояла с парадной алебардой и в парадных доспехах дочка Урсулы. В глазах Глории читалось, что в гробу она видала такое приключение. Я её понимал. Изображать из себя декорацию при чаепитии — то ещё довольствие. Хуже только свечку держать у постели господ, когда те трахаются. Ни уйти, ни поучаствовать. А этот кусок розовости ещё и нуден, как заевшая пластинка со старой сказкой.
— Наш ро-о-од ухо-о-од корнями к само-о-ой короле-е-еве, — тянул меж тем слова гость. — Мы не столь бога-а-аты, как хотелось бы, но нам откры-ы-ыты все двери в короле-е-е-евском дворце-е-е-е. Моя тё-ё-ётя служит королевской соба-а-ачницей.